Анатолий Землянский - Пульс памяти

Да еще и навязала великое множество своих.

И — нетелесная — сеть этих узлов и линий тем не менее прочнее, жизненнее всего прочего в нас.

«Не так ли? Не правда ли? — бились во мне волнующие вопросы к самому себе, и я, слушая рассказы братьев, вспоминая все, что знал об отце как о солдате, отвечал неизменно: — Так. Именно так!..»

Да, да, да. Крепко завязаны узлы нашей сыновней преданности земле своей.

В военной судьбе Василия еще одним из таких узлов стал маленький клочок земли на берегу Северного Донца. Клочок этот, как и высотка близ Кобрина, у церквушки, и как межозерье под Армянском, приобщал своего защитника к той же самой сети ратных путей и судеб.

И еще этот нелепо узкий плацдармишко приобщал Василия к одной из узловых битв, имя которой давал рядовой, исконно русский город Курск. Василий узнал об этом лишь позднее. И сразу понял, почему переправа оказалась такой трудной. Форсирование реки было как воздух необходимо нам. А для немцев на этом участке оно попросту становилось смертельным.

К тому же основное внимание (и это естественно) было сконцентрировано на главных участках сражения: Прохоровка, Поныри…

Василий, показывая, где находились эти пункты, ткнул карандашом за край листа, а сам вернулся к тому, что было начерчено им в знаках, линиях, штришках и стрелах. И продолжал рассказывать.

В голосе и словах его не было ни мученичества, ни напряжения, и вообще болезненность проскальзывала в рассказе только при упоминании о человеческих потерях. Остальное заслонялось жесткой, непроницаемой сдержанностью.

А скрывалось за этой сдержанностью многое.

Только на завершение того первого дня боев на плацдарме пришлось несколько отчаянных атак немецкой пехоты и танков. Одно за другим — кровавые усилия, кровавые попытки.

Василий не уверен: может быть, последнюю атаку его батальону и не удалось бы отразить. Силы людей иссякали, противотанковые орудия вышли из строя, умолкло больше половины пулеметов. Но на командный пункт вдруг прибыл за получением задачи офицер-артиллерист. Это означало, что на плацдарм переправились полковые батареи.

Василий смотрел в запавшее (казалось, на нем запало все: щеки, глаза, рот) лицо артиллериста и с трудом подавлял в себе сомнение: не галлюцинация ли это в переутомленном мозгу?

Вывел Василия из этого состояния вторично заданный офицером вопрос:

— Не зацепили мы вас тут ненароком?

И Василий догадался: это же «филигранных дел мастер»! Поэтому так и ответил:

— Филигранная была работа. Спасибо.

Василий назвал себя, протягивая руку. Артиллерист с готовностью ответил:

— Беспальцин.

Беспальцин быстро понял, что́ от него требуется, и немедля ушел.

И скоро на ту самую рощицу, из-за которой уже столько раз выползали немецкие танки, упали беспальцинские снаряды.

Упали сначала как бы гигантской горстью, сразу несколько. В течение секунд это повторилось трижды, потом горсти соединились в одно целое, и вот уже рощу, а за нею и все накрывшее ее небо вздыбило, дегтярно зачернило и вывело с поля видимости. Над всем окрестным, зримым и незримым, поселился живой, плотный, с покашливанием и посвистами гул.

Свой, долгожданный, яростно торжествующий гул, вселяющий радость.

Ту самую радость, которая, по словам Василия, наиболее ярко проявляет себя на войне.

И пришла она на этот раз не одна. Радостью было и почти непрерывное урчание в небе своих самолетов, и отчетливо, нарастающе родившаяся за спиной музыка танковых двигателей, и — вечерняя уже — серенада «катюш», в стонущем говоре которых соединены, чудилось, рычание льва и журавлиный клекот.

И был ликующе высвечен голос Бокалова, позвонившего как-то перед самым рассветом:

— Погнали немчуру. Слыхал?..

— Спасибо, товарищ первый, за добрые вести.

— Это еще не все. К Красному Знамени представлен ты. Жму руку. Впрочем, я скоро буду у вас. Разгляжу хоть тебя получше…

Бокалов прибыл часа через два. Вошел в блиндаж, медленно и придирчиво огляделся, помолчал с минуту, разглядывая всех, поднявшихся ему навстречу, потом так же молча шагнул к Василию и обнял его.

И только теперь, из объятий Бокалова, из-за его не очень широкого плеча, увидел Василий стоявшего в дверях блиндажа Беспальцина. Он всем своим лицом, на котором продолжала темнеть усталость, ободряюще улыбался.

Василий в смущении и растерянности молчал.

Таблички…

Таблички…

Таблички…

Мягкость влажной травы, холод росы, столбики, ржавеющая жесть и —