Максим Горецкий - Меланхолия

Вскочил, чтобы не опоздать на почту, почувствовал одурь в голове и с досадой произнес вслух:

— Да я бы ее возненавидел...

Злился страшно, что скорее этот гнилой пень, куст орешника и сломанная береза поймут его, чем она... Вообще они, интеллигенты, на крестьянский ум — просто разные, не совсем панского рода паны.

Дикая ярость охватила его, словно уже на самом деле, наяву, был у него этот болезненный разлад с любимой девушкой. Ему казалось, что и пуща со своей извечной тишиной отшатнулась от него, будто от заразы, и уже никогда не даст ему тихой, лесной радости.

Наконец он увидел тропинку и поплелся по ней как неприкаянный, словно оторванный от мудрой гармонии и брошенный в лоно страшной неразберихи, где грязно-заско­рузлое никогда не станет красивым и правильным.

Какое-то время шел тропинкой через заросли орешника, потом до слуха долетел неясный звук, послышались людские голоса. Впереди показалась полянка. В густых кустах малинника мелькали белые и красные косынки, раздавались приглушенные, радостные от жадности возгласы: «Столько малины, ой-ой!»

Тот самый парень, который лежал в жите у дороги, вы­шел из кустов, как раз напротив Лявона, и, помявшись, спросил по-белорусски, с литовским акцентом:

— Издалека, браток?

— Издалека... А что?

— Просто так спросил... И мы издалека.

— А...

Лявон произнес это «а...» уже спокойным голосом. Что же касается неласкового, даже грубого «а что?» — то уж тут он ничего не мог поделать, слово вылетело, и его не поймаешь. Жаль...

***

По поляне ходила рыжая корова, щипала траву, махала хвостом и дергала головой, спасаясь от мошкары,, дрыгала-топала ногами, и мяла траву, и звенела бубенчиком.

Поглядев на нее, можно было окончательно успокоить­ся, даже обрадоваться, что живет корова своей здоровой, нормальной жизнью.

Неподалеку видна была хатка. Наверное, в ней жил лесник, и это была его корова.

Посмотрев в сторону, Лявон увидел сидевшую на пне пастушку лет десяти — худенькую, светловолосую, в корот­кой полинялой юбочке.

Когда он проходил мимо, девочка тихо запела... Потом с таким видом стала вертеть в руках недовитый венок, словно была очень занята собой и совершенно не интересо­валась, кто это там идет. Слова песни нельзя было разо­брать, да и напевала она такую унылую мелодию, что Лявон тут же ускорил шаг, чтоб не слышать ее. Но девчурка запела громче, и ему подумалось, что она своим пением душу вытянуть может. «И это так поют наши дети»,— с досадой подумал он.

— Ста-а-ась-ка! Гой, го-о-ой! — перестав петь, неожи­данно закричала пастушка веселым и звонким детским голосом.

Лявон даже оглянулся. Но вдруг страшно испугался.

— Гр, гр, р! Гав, гав! Гав, гав! — на него из-за хаты бросилась гончая собака.

— Вот я тебе погойкаю, проказница! — незлобиво крик­нул в сторону дочери седоусый лесник, спускаясь с крыльца.— Не бойтесь, не бойтесь, не укусит... Пошла прочь! — отогнал он собаку и спросил: — В местечко идете?

Говорил он по-белорусски. Собака с виноватым видом завиляла хвостом и отбежала в сторону.

— Да, на почту,— ответил Лявон, стараясь хоть внешне сохранить спокойствие,— сердце его готово было выскочить из груди, так он испугался.

— Ах, как хорошо! — обрадовался лесник и, повернув­шись, крикнул в хату: — Стасюшка! Давай письмо... Чело­век идет на почту... Может, водички хотите? Утолить жажду? — спросил он и, не дожидаясь ответа, пошел за водой.

Возвращался он с девчиной. Сам нес письмо, а дочка — чистенькую жестяную кружку с водой.

— Сделайте одолжение, опустите там в ящик,— и лес­ник протянул письмо.

Девчина подала сверкающую на солнце кружку и, немного смутившись, милым голосом произнесла:

— Пожалуйста...

На ней был простенький полугородской наряд. Обычно так одеваются сельские учительницы, крестьянские дочки. Все в ней было среднее, простое и здоровое: крепкое тело, круглые руки, чистое, загорелое на солнце лицо, веселые карие глаза. Была красива. Стояла и улыбалась.

Лявон жадно пил воду и поверх кружки смотрел на Стасю-лесничанку. «Вот бы мне такую жену»,— мелькнула смешная, но приятная мысль.

Она взяла кружку, кивнула ему головой и, улыбнувшись, побежала домой...

Лесник немного прошелся с ним по дороге.

— У нас на почте и человек свой есть,— похвалился он Лявону.— Как же, помощник почтового начальника. Сватается к моей Стасюшке, что воду вам подавала. Думаю отдать.

— А ваша дочь не учительница? — почему-то строгим тоном спросил Лявон.