Владимир Жуков - Бронзовый ангел

Он вспылил. Как всегда. И море, и дюны, и похожие на белые дворцы облака — все сразу померкло. Казалось, не было вовсе долгого, продутого ветром дня, ничего не было. Только злые слова и обиды.

Но Марта теперь писала только про то, что было вначале. «Помнишь, как хорошо было идти босиком у самого прибоя, по сырому песку? Ты все боялся, что я простужусь. А чайки так близко плескались и кричали, можно было разглядеть каждое перышко, помнишь?» И так до конца аккуратно исписанной страницы. Только в конце не выдержала, обронила нечаянно: «Жалко, что ты не вернешься к этому никогда. Ты идешь по жизни, сжигая за собой мосты».

«Оранжевое пламя за спиной, и некуда бежать, — подумал он. — В сущности, нет разницы — стенд это горит или мост. Мост из прошлого в будущее. Или из настоящего в прошлое? Нет… Чепуха все это, вздор».

Чтобы укрепиться в твердом своем отношении к письму — конечно же, вздор, чепуха, — он сказал себе: «Ну и пусть. Пусть я сжигаю мосты. Жить не оглядываясь — это не преступление. Не надо бояться жизни».

Сказал и усмехнулся. Как легко все получается! А на душе кошки скребут.

Он стал убеждать себя, что все, что произошло, к лучшему. Надо побыть одному, сосредоточиться. Пожар ведь только во сне остался, а наяву буря пронеслась, миновала. Одно требуется: держать ухо востро, показать себя в работе. С Веркиным правильно толковали: довести до совершенства новый измеритель. Нужно поставить его в главное помещение, а часть аппаратуры за счет этого совсем выкинуть со стенда. В бокс второй двигатель пристроить — место найдется. Тогда можно и то, что начато, доделать, и лабораторные со слушателями проводить.

Мысль о работе принесла бодрость. Он потихоньку, покусывая губу от боли, слез с кровати и, волоча ногу, сделал несколько шагов к окну. Пригляделся к темным деревьям, к еле видимым скамейкам под ними, заметил, что в окнах соседних палат уже нет света. Значит, долго лежал, раздумывал.

«Вот и разобрался во всем, — сказал он себе. — Сжег еще один мост, как сказала бы Марта. Она всему находит моральное определение. Алешка тоже моралист. Марте с ним бы дело иметь, не со мной. Оба образцово-показательные. Той высшие принципы подавай, этому — правду… Как глазищами-то сверкал в садике. Прав, конечно прав, да только что с того толку. Послушал бы Марту — до сих пор настоящего дела не имел, а по Алешкиным советам идти — то, что есть, терять. Нет уж, дорогие мои, жизнь — штука крутая, тут все время что-то выбирать, чем-то жертвовать надо!»

Он пожалел, что эти слова не пришли ему в голову, когда говорил с братом. Тогда, в сущности, грубостью взял, не доказал, отчитал по праву старшего. Жалко: Алешка надолго станет чужим, может, насовсем. Тогда бы сказать: «Что нам на отца кивать? Хороший был человек, лучше тебя знаю». Алешка до смерти рад, что про него в тетрадке сказано. Ему кажется, отец всё на пятьдесят лет вперед предусмотрел. Только обстоятельства надо учитывать, они многое меняют. Еще неизвестно, на чьей бы стороне оказался теперь отец. Он ведь не Самсон Самсоныч, никогда бы не стал ходить обратно на «e2» — не в его правилах. Поставил фигуру на новое поле — держись, ворочай мозгами, думай, как победить.

Ему понравились эти аналогии, и он совсем успокоился, ободрился. Теперь надо обязательно уснуть. Тогда утром все будет нормально. Может быть, и нога перестанет ныть. А то завтра выписываться, а она…

Он осторожно укладывал ногу на постели и долго не мог улечься. Шептал: «Завтра, завтра».

Теперь слушал Алексей, рассматривая ветку дерева, пересекавшую неоновые буквы над стоявшим вдалеке ларьком — «Мороженое». Если отбросить последний оранжевый завиток, получалось: «Может».

— Видишь ли, — говорила Женя, — тут, видимо, не в письме дело, а в том, что связано с ним, в подробностях той жизни, в которой тебе хочется разобраться.

Разобраться. Может ли Женя, смешная, серьезная Женя, разобраться в том, что не под силу ни ему, ни Николаю? Сама-то вон в чужом городе испугалась. И командировку первую чуть не запорола. Хорошо, что встретилась Марта.

Ветка все так же перерезала буквы, но теперь вместо «Может» выходила нелепица: «Роно».

— Жаль, что ты ее не знаешь. Она химик, кандидат наук и умница. Ну, в общем, Марта все уладила. Послала в Москву телеграмму, чтобы мне продлили командировку, подстегнула своих — они должны были подготовить документацию для завода, потащила смотреть Ригу. Наверное, я ей понравилась: велела перебраться из гостиницы к ней. Нам никто не мешал, мы говорили иногда допоздна. Впрочем, больше рассказывала она. Порой мне казалось, что ей хочется выговориться. Теперь я понимаю: это так и было.