Анатолий Полянский - Село милосердия

— Сейчас перевяжу, миленький. А дальше ты уж как-нибудь сам, — приговаривала она. — Тут в низинке машина стоит. Ползи к ней, а я другим пока помогу.

Собравшись с силами, Якунин с трудом добрался до грузовика. Ему протянули руку, помогли взобраться в кузов. Едва он пристроился в углу, как под машиной ухнуло. Резкая боль одновременно пронзила ногу и руку. Якунин потерял сознание.

Стрельба постепенно затихала. Кое-где еще раздавались одиночные выстрелы, но и они постепенно смолкали. На израненное, залитое кровью поле медленно опускалась ночь. Была она черной, промозглой. Не переставая сыпал колючий осенний дождь. Небо словно оплакивало павших сынов. А ветер, налетавший порывами, доносил удалявшиеся отзвуки канонады. Это уходили на восток те немногие, которым все же удалось прорваться.

Еще днем по селу прошел слух, что за хутором на болотах, где двое суток гремел бой, осталось лежать иного раненых красноармейцев. Соседка Ольги Комащенко, прибежавшая из Артемовки, плача и причитая, сообщила:

— Там хлопчики лежат покалеченные без помощи. Да и откуда та помощь явится?

— Как «откуда»? А мы на что? Там ведь свои лежат! — крикнула Ольга.

Набросив на плечи платок, она побежала к Варваре Соляник. Та сызмальства отчаянной была. Когда-то на спор одна на кладбище ходила. Да и под обстрелом побывала, когда работала на строительстве оборонительных сооружений под Киевом. К тому же Варвара, как и Ольга, окончила до войны курсы сандружинниц, организованные сельским фельдшером, и понимала, как с ранеными обращаться.

Соляник уже знала о случившемся под Артемовкой и встретила Ольгу сурово.

— Меня агитировать не надо! — отрезала. — Я уже собираюсь и девчат из соседних домов предупредила. Народу потребуется много. А ты сгоняй к фельдшеру за инструкциями.

— А если немцы туда нагрянут? — с опаской заметила Комащенко. — Они нам, как тем курам, головы поотрывают.

— А мы осторожно пойдем, задами…

— Все равно боязно…

У бригадирши сердце замирало от страха, но жалость пересиливала. Люди лежат беспомощные, кровью истекают, в беспамятстве. Помочь им — первейшее бабье дело. Особенно тех, которые основу медицинской науки у Горуновичихи целый год в сандружине изучали.

Горуновичиха, так девчата называли единственного медика в селе, фельдшера Евдокию Степановну Горунович, не была коренной жительницей Кулакова. Приехала она сюда из Белоруссии с сыном и мужем, по профессии землемером, которого вскоре похоронила.

Евдокия бессменно заведовала медпунктом. Под ее началом еще до войны в селе была создана сандружина Красного Креста, объединившая, как говорила Катя Пащенко, «двадцать душ полоненных девчат». «Заместо того, чтоб на вечерницах время проводить, — добавляла она, — фельдшерские мудрости познаемо…»

Заскочив на минуту в медпункт, Ольга не застала Евдокию Степановну: та была, как обычно, на вызове. Оставив записку, чтобы фельдшер с остальными девчатами их догоняла, решила — нечего мешкать. День хоть и клонится к вечеру, но до Артемовки рукой подать. А в компании с Варварой не так страшно…

— Господи, и куда ж мы с тобой лезем-то, — вырвалось у Ольги. — Что нам больше всех надо?..

— Да не одним нам, — возразила Варвара. — У Кати Конченко дитя малое, а все одно собирается.

— Какая Катя? Та, что недавно Пащенкой была?

— Она. Сказала: пять братьев воюют да муж… Кто знает, может, своих кого найду. Мало ли мужиков с нашего села да с округи воюют. А коли не местные, все равно живой живому пособлять обязан.

— Не срами меня, Варя, — махнула рукой Ольга. — У самой сердце плачет.

В тот день, 20 сентября, как и в предыдущий, люди в поле не выходили. Какая уж тут работа, когда кругом пальба. Залетел шальной снаряд на улицу, и два дома, как корова языком, огнем слизнуло. Жители в погреба попрятались — надежнее места в деревне не найти…

Не успели девчата отойти от села на полкилометра, как сзади заурчали моторы. Оглянулись и обмерли. Катят по дороге мотоциклы с колясками. На каждом по два немца в касках кричат, хохочут. Рукава засучили, словно на живодерню собрались. И пулемет спереди торчит. Еле успели в кювет сигануть, благо болото тут вплотную к дороге подходит, и осока растет чуть не в человеческий рост.

Моторы давно затихли вдали, а напуганные девчата все еще не решались выйти из укрытия. А когда выбрались на дорогу, увидели Ульяну Хобту и Ганну Лукаш. В селе жили две Ганны, и обе, хоть и не родственницы, носили одну фамилию. Поэтому ту, что сейчас отправилась со всеми в поле, а она была посолиднее, девчата называли Ганной Семеновной.