Семен Журахович - Шрам на сердце

Поражают записи, оставленные толкователями и переписчиками. В них — обращение к современникам и к потомкам, в них — надежда, что не забудут имя того, кто посвятил свою жизнь Книге, в них — и сознание выполненного долга: «Рука моя уйдет, а письмена останутся».

— Какое высокое достоинство звучит в этих словах! — сказала Визма Карловна.

— А вот интересная запись неизвестного переписчика древнего песенника, — обратил я внимание собеседницы. — Послушайте, какой завет оставил этот переписчик. — Я полистал свою тетрадку. — Вот он: «Возлюбленный брат! Слушай наказ мой: когда будешь переписывать песенник, не пачкай бумагу слюною… Не передавай его в руки невежды, не давай топтать его человеку свиноподобному. Не проливай на него вина, не капни маслом или воском. Держи подальше от огня и воды. Заворачивай в полотно. С великой любовью заботься, бери чистыми руками».

— Я как бы слышу голос этого человека, — задумчиво промолвила Визма Карловна. — Какая любовь и какое уважение к книге! Недаром армяне говорят: дом без книги — что человек без души. На этот раз экспозиция в выставочном зале несколько изменена, — продолжала рижанка. — Кое-что можно увидеть нагляднее. Вам, конечно, известно имя Мхитара Гоша? Баснописца и автора древнего судебника…

— Да. Мне даже посчастливилось побывать в селенье, названном в его честь — Гошаванк. Там его могила и памятная плита почти восьмисотлетней давности.

— Среди новых экспонатов есть несколько басен Гоша. Мне очень понравилась такая: «У вдовы была корова, а у ее пасынка — осел. Пасынок крал корм у коровы и давал своему ослу. И стала вдова молиться богу, чтобы осел издох. Однако подохла корова. Вдова плакала и говорила: «Горе мне! Как же так получилось? Неужто ты, боже, не способен отличить осла от коровы?»

— Уже тогда мудрец видел, что господь бог не очень отстаивает справедливость.

Визма Карловна улыбнулась:

— Сколько веков миновало, а всевышний до сих пор не способен отличить осла от коровы.

Утром, подымаясь в горы, я вспомнил об одном необычном экспонате в Матенадаране, который видел на прошлой неделе. Не впервые видел. Но так же, как и много лет назад, почувствовал боль в сердце и горечь тяжкой утраты.

…Под стеклом лежит нечто вроде обломка желтоватого камня. Лишь пристально вглядевшись, можно рассмотреть на краях бледные следы букв.

Это окаменевшая книга. Остатки того, что когда-то было пергаментным манускриптом. Никто не развернет этих страниц. Не найдет им разгадки и толкования. Веками в этом краю книги разделяли участь своего народа. Горели города и села, горели книги. Погибали люди — погибали книги.

А эта книга превратилась в кусок камня. Кто услышит ее задушенный голос?

Сто лет назад в пещере возле поселка Ахпат найдена была эта окаменевшая книга. Неизвестно, сколько веков пролежала она в этой сырой, темной пещере. Листы пергамента, пропитанные илом и известью, склеились навек. Потом на книгу, наверное, свалилась тяжелая глыба базальта.

Кто он был, тот мудрец, что на заре истории написал этот труд? Должно быть, в дни кровавого разбоя, что творили завоеватели, он прежде всего спасал исписанные им страницы. Должно быть, он надеялся, что его мысли со временем озарят все вокруг таким светом, что сгинет тьма и человек высоко поднимет голову.

Но камень с тупой силой погасил этот светоч.

Виднеются отдельные буквы, изувеченные знаки. Края страниц совсем искрошились.

Среди неисчислимых утрат человеческого духа эта утрата, может быть, самая тяжкая.

Так ведется издавна. Бездушный камень давит живое слово, топит в болоте, лишает воздуха. Пока это слово не омертвеет и само превратится в обломок камня.

А безмозглая базальтовая глыба, если б она могла хохотать, наверно, издевалась бы и хохотала: «А что, разве мы не похожи? Попробуй-ка скажи что-нибудь людям… Погас твой свет, все — лишь камень, камень, камень…»

Когда-то поэт сказал: «Какая это боль — искать потерянное слово!»

Эту книгу никто не оживит, никто не найдет потерянное слово.

Какая тишина в горах! Я шел наугад одной из многочисленных тропок, сетью раскинувшихся по горному лесу.

Обрадовался, услышав журчанье уже знакомого мне ручейка. По узкому гранитному руслу ручей сбегал в долину, напевая свою вечную песенку.

Выше и выше. Кончился лес. Перед глазами выжженные солнцем, иссеченные ветрами суровые вершины, обрывистые скалы, глубокие ущелья, клочки горных пастбищ, где скупую травку овцы выщипали до последнего стебелька.