Иван Коробейников - Голубая Елань

«Вот оно, радио, — злорадно усмехнулся Константин. — Хотел Ваня хоромы построить, а забрался в готовенькое и то не уберег».

В темных сенях пахло хлебным квасом и смородиной. Было тихо.

Константин осторожно потянул на себя дверь. В кухне никого не было.

— Кто там? — раздался из горницы приглушенный голос. За ним последовала тихая возня и детский смех.

— Не балуй! — продолжал тот же голос, строго-ласковый. — Будешь баловать — придет волк и унесет тебя.

— Мама, а он, волк, какой? Как Сашин Соболько? Ага?

— Нет. Соболько добрый, а волк злой, злой. Лежи. Я пойду посмотрю.

Послышались шаги. Константин невольно прислонился к косяку. Сердце его забилось часто и гулко.

— Здравствуйте, — сказала женщина, выходя на кухню.

Он ответил сдавленным, несвоим голосом.

— Здравствуйте.

— Садитесь. Сейчас огонь зажгу.

Думая, кто бы это мог быть, Степанида стала искать в печурке спички и вдруг почувствовала, что руки у нее дрожат. Она зажгла лампу и, боясь оглянуться, стала крутить фитиль, то прибавляя, то убавляя трепетный огонек. Гонцов так и впился в нее глазами. Ждал. Наконец, она повернулась. Это была Стянька, но не та, постоянно застенчивая, с глазами, полными преданности и обожания, какой помнил ее Константин со дня их встречи в Малиновом овраге, и не та, бледная и растерянная, какой оставил он ее в квартире на канифольном заводе, и совершенно не та, какой хотел он ее встретить, — перед ним стояла новая Стянька.

Чуть располневшая, одетая по-домашнему во что-то широкое, с русыми волосами, распустившимися по плечам, она стояла среди избы и смотрела куда-то мимо неожиданного гостя. Под пепельными ресницами в ее потемневших глазах еще прыгали бесики озорства и томления, какие рождает счастливая возня с ребенком, но какая-то тень тревоги уже лежала в приподнятых бровях.

— Вы к Ване? — произнесла она, сдерживая непонятное волнение. — Его нет дома.

Константин шагнул.

— Стеш… Степанида Степановна! Я…

Теперь только поняв, что именно то, о чем она только смутно догадывалась, произошло. Степанида беспомощно улыбнулась и, словно ища защиты, посмотрела в темный квадрат горничной двери. Неуверенно шагнула к ней и тихо прикрыла.

Константин истолковал это по-своему. Его бросило в жар.

Степанида растерянно оглянулась и шепотом спросила:

— Зачем?

Константин поднял руки и сделал шаг вперед.

— Не надо! — с ужасом выдохнула Степанида.

За дверью послышалась возня. Степанида быстро повернулась и скрылась в комнате. Но она даже не подошла к детям. Прислонившись к стене, она несколько минут стояла в забытьи.

— Господи! Что это?..

Воздух в комнате стал горячим. В горле комом стояла боль. С новой силой переживала она все то, что принес ей в жизнь этот жестокий человек. Кто он? Что ему надо от нее? Зачем он явился после всего? Вихрем неслись мысли. Она не знала, сколько стояла так. Час? Вечность?..

— Мама! Да, мама, же! — наконец услышала она требовательный голос дочери. — Кто там?

— Никого нет. Спи, доченька. — Ложь была противна, но что сказать.

— Ас кем ты там разговаривала? — строго, как ей показалось, спросил сын.

— Это дядя приходил. Чужой дядя.

— Ну и скажи ему, что папа в МТС.

— Ладно, ладно. Скажу. А вы спите…

Скрываться дальше было немыслимо. С трудом овладев собой, Степанида снова вышла в кухню. Плотно прикрыла за собой дверь.

— Уйди! — тихо сказала она и, боясь, что он не расслышал, повторила: — Уйди! Я не хочу слушать тебя. Ты… ты опять начнешь изворачиваться и врать. Ты все врешь. Бессердечный ты человек. И письмо твое, и все, все… — Голос ее крепчал. С трудом сдерживая рыдания, со все возрастающим чувством ненависти, она спешила выговориться, пока молчал он. Сможет ли она говорить так, если он скажет: дорогая моя?.. — Ты думаешь, я не знаю, почему ты уехал и с кем. Не оправдывайся. Я знаю. Я все знаю. И ты думаешь, я поверю тебе. Нет. — Слезы сдавили ей горло. — Ты думаешь, что я молчала тогда по глупости. Может быть. Сердцем своим бабьим пожалела. Такая я тогда была. Ради него пожалела. Думала: отец. А после узнала, что ты и от отца отказался, поняла — тебе ничего не дорого. Поздно поняла. Не поверил бы никто. А ты. Ты только о себе думал. Звали вас на деревне волками. Волк ты, волк и есть.

Последние слова, как плетью, обожгли сознание Константина. Он не знал, чего в нем больше сейчас, — обиды, возмущения или страха при мысли, что есть человек, который разгадал его и сказал ему все то, в чем он сам не в силах был признаться себе все эти годы.