Иван Коробейников - Голубая Елань

По расчетам Константина, хранилка должна была быть где-то тут, близко, но он, с трудом ориентируясь в быстрой смене ослепительного света и черного хаоса, никак не мог увидеть ее. Куда бы ни ступал, всюду высокая, по пояс, мокрая трава путала шаг. По лицу били колючие ветки шиповника. Наконец он увидел куст калины. Сомнения не было. Это был тот куст. Ну да. Вот и хранилка. Просто она была заброшена, и к ней не было дороги.

Константин остановился у куста. Вспомнились страшные рассказы о Капитоне, над которыми он когда-то смеялся, и ему стало не по себе. Но делать было нечего. Дождь все усиливался. Один скат хранилки прогнил, завалился. Это хорошо разглядел он при блеске молнии. Концы свисающих бревен загородили вход в нее. Преодолевая тошнотворное чувство страха, нагибаясь, он осторожно полез в темное чрево хранилки. Чиркая спички, огляделся. В одном из углов было сухо. Здесь даже была сделана подстилка из сухой травы. Мелкие листья брусничника и длинные плети костяничника, похожие на мотки хмеля, говорили, что тут не так давно отдыхали ягодники. Это несколько успокоило Константина. Он присел, прислушиваясь к шуму дождя и ветра.

Нигде так одиноко не чувствует себя человек, как ночью в лесу во время грозы. Кажется, весь ты во власти разбушевавшейся стихии. И если нет человека, который бы в эту минуту мог думать о тебе, то каким одиноким, каким беспомощным кажешься ты себе.

Холодная тоска наполнила грудь Константина. А что, если все то, что делал и делает он до сих пор, не то, что нужно человеку для счастья? Может быть, надо было остаться со Стянькой, с той Стянькой, какую он встретил в Малиновом овраге, и тогда же порвать с отцом, которого он никогда не любил, не уважал и не жалел даже теперь, в минуту заброшенности? Может, не следовало искать Тоню, встреча с которой была случайностью, а работать в леспроме, растить сына и в свободное время шататься по болотам с ружьем? Впервые Константин по-настоящему почувствовал муки ревности. Он представил Стяньку рядом с Ваней Тимофеевым и скрипнул зубами. В это время ослепительный блеск молнии хлестнул по глазам, совсем рядом раздался короткий удар грома, и вслед за тем сквозь шум дождя Гонцов услышал тяжелое падение скошенного грозой дерева. Серный запах коснулся хрящеватого носа Гонцова. Ужас сковал тело. Он втянул голову в плечи и ждал нового удара. Но гроза, как видно, опустошила себя. Сверкало уже в отдалении и слабо. Дождь затихал. Но еще долго отряхивался лес, создавая подобие дождя, и что-то всхлипывало и булькало в темноте. Хранилка протекала.

Кое-как устроившись, Константин решил дождаться утра. Утомленный пережитым, он прикорнул и задремал.

Когда открыл глаза, в хранилку заглядывало солнце. Капли дождя дробились на примятой траве. Влажные грядки потемневшей хвои, намытые дождем к порогу хранилки, дымились. Пахло разопревшей сосновой корой и анисом. На торчавшую в дверях жердь, в щелях которой проросла удивительной нежности травка, села взъерошенная лесная синичка. Потряхивая крылышками, она лапкой почесала головку и, заметив человека, стремительно улетела.

Константин вышел из хранилки. При свете солнца лес был больше похож на тот, каким он видел его пять лет назад. На коре блестела янтарная смолка. В белой кипени кашки тяжело ворочался зеленый с бронзовым отливом жук. Все выглядело празднично. Даже разбитая молнией сосна, падение которой он слышал ночью, не нарушала тихого умиротворения, царившего в лесу после бурной ночи.

— Вот так же когда-нибудь возьмет и свалит меня, — скорее рисуясь, подумал Константин, глядя на поверженное дерево.

Но нет, он не беззащитное дерево. Он еще постоит за себя. Степанида, видимо, приняла его письмо как должное, не догадываясь о истинной причине его бегства. Да иначе не могло и быть. Ведь она любила его. А может быть, и теперь продолжает любить?..

Острое волнение охватило Константина. Он быстро зашагал, смиряя горячие толчки сердца.

Около Городища — крутого холма близ Застойного, покрытого низкорослой кудрявой сосной, где, по рассказам стариков, когда-то была крепость древних жителей этих мест, — лежало болотце. Застоинцы прозвали его Гусиным. По весне оглашалось оно гоготом драчливых гусаков, писком цыплят и веселыми криками юных пастухов. Рыжие коршуны чертили весеннюю голубизну неба. Гусята спешили под материнское крыло, а детишки громко вразнобой кричали: