Жанна Гаузнер - Париж — веселый город. Мальчик и небо. Конец фильма

— Знаю! Как же, там еще кинофабрика. Так нам и по дороге. Мне на двенадцатый объект, близехонько.

— Здорово развернулось жилищное-то, а? — спросил Константин Тарасович.

— Не говорите. Растут, что ваши грибы!

Константин Тарасович легонько пощупал свой портфель.

Они уже подъезжали, когда Константин Тарасович принялся рыться во внутреннем кармане пиджака.

— Ну что вы, товарищ начальник, — сказал водитель, — я ж для своего удовольствия. С хорошим человеком побеседовать не грех.

Но Константин Тарасович вынул четвертной:

— Павлу твоему, на зубок.

— Ну, разве что. Спасибо, конечно.

Константин Тарасович бодро прыгнул на мостовую.

В эту минуту Зоя Валентиновна приблизилась к проходной и остановилась в некотором недоумении. Однако сообразила: выгодней сделать вид, что и вовсе не заметила, на какой странной машине приехал работник главка.

— Как вы пунктуальны, Константин Тарасович! Я обеспечила просмотровый зал, тотчас же и начнем. Но, во-первых, с добрым утром.

— Да, с добреньким. А если бы не сей экипаж, так опоздал бы к вам, наверное.

Они миновали проходную и молча пошли под желтеющими липами.

В просмотровом ожидали Неверов и Блох.

Вошел Олег Завялов, вскинул голову в знак приветствия. Он волновался, хотя его фильм «Живая степь» уже многие видели и многие одобрили.

Зоя Валентиновна пожаловала вместе с Константином Тарасовичем и сразу почуяла, что случайная их встреча возле проходной воспринята как нечто заранее оговоренное, согласованное, и у нее екнуло сердце.

— Так что ж, начнем, пожалуй, товарищи! — по-хозяйски потерла руки Зоя Валентиновна. Зубки ее вытарчивали из-под подкрашенной губы.

— Мы пригласили сегодня Константина Тарасовича, чтоб вместе с ним посмотреть кое-какой материал и посоветоваться о дальнейшей нашей работе…

Завялов спросил громко:

— Простите, я одного не понимаю, ведь Мусатова нет. Он в экспедиции. Как же так? Обсуждать материал в отсутствии автора?

Но свет уже гас, оба полотнища занавеса поползли в разные стороны, обнажая таинственную белизну экрана.

Минут через десять в глубине зала снова открылась дверь, и в прямоугольнике дневного света появилась чья-то высокая фигура.

Никто не обратил внимания: во время рабочих просмотров вечно входят и выходят.

Один Блох, сидевший близко от двери, шепнул:

— Ну-ну, здрасьте. Я уже беспокоился.

Мусатов ничего не ответил, потому что, едва вступив в зал, впился глазами в экран. Он с первого же увиденного им кадра почуял удачу, большую удачу товарища, и теперь уже не мог ни отвечать, ни отвлекаться. Ай да Олег! Ай да молодец, Олег Петрович!

Картина грешила длиннотами, которые ждали опытных ножниц. Но Мусатов, глядя на экран, вдруг начисто забыл все то, что его тревожило, мучило в течение тех нескольких часов, пока он находился в воздухе.

Теперь хотелось только глядеть, только радоваться этим просторным, как сама степь, как само небо, кадрам, населенным людьми, такими, казалось бы, крохотными в этом безбрежном просторе, и такими сильными, такими могучими, куда сильней и могущественней даже самой первоклассной техники: эта мысль Олега Завялова ясна и отчетлива!

Олег, действительно, превзошел себя. Что ни кадр — раздумье, оценка, авторская реплика — нежная ли, полная ли товарищеской симпатии, а то и подлинного восхищения. А то и сыновнего уважения к старшему, к тем, кто призван руководить и направлять всю эту молодежь.

Целина не только девственное поле, которое надо вспахать, чтоб хлеб потек в закрома; вспаханная целина — такое поле, где выращивается человек коммунистического завтра. Так, по крайней мере, воспринял фильм Мусатов.

И отличный был у фильма конец: годовалый целинник, голый, толстый, загорелый, как булка, смеется, роется и кувыркается в зерне, как в золотом песке обетованного солнечного берега завтрашнего дня!

Если Мусатов чему и завидовал, так это удачным концам, которые не всегда ему давались.

— Спасибо, Олег! — крикнул Мусатов через зал, едва зажегся свет. — Это победа!

— А, прибыл! Ну то-то! — обрадовался Завялов.

— Ви-иктор Кири-иллович! Как кстати! — протянула Зоя и глазом не сморгнув. — Мы как раз собирались смотреть ваш материал!

Все оглянулись на Мусатова, удивительно черного и изрядно помятого. Зоя Валентиновна прикидывала: кто же его вызвал? Блох? Неверов? И зачем он похвалил Олега? Что за ход?

— Не надо захваливать Завялова, он еще молодой, — улыбнулся Константин Тарасович. Ему тоже очень понравилась «Живая степь», но слишком яркое всегда немножко тревожило.