Жанна Гаузнер - Париж — веселый город. Мальчик и небо. Конец фильма

Ведь Савицкая поддержала «В путь-дорогу»! Она вообще всегда поддерживала одаренного, опытного режиссера-оператора, коммуниста Мусатова.

А! Неплохо? Зоя, дитя мое, это ход!

Так. Отлично.

Ну… а Нильсен? Неужели и жена тоже не клюнула?..

Она сидела на террасе совсем одна, у стола, заваленного бумагами и книгами.

Он шел по жухлому настилу осенней хвои, под соснами, в просторной тишине опустевшего, залитого солнцем дачного поселка, видя только пышную, короткую шевелюру, в которой за лето прибавилось седины. Потом, когда почти дошел до ступенек, она вдруг обернулась… что-то новое появилось в ее лице, что-то странное, подумал он с испугом, и понял — очки!

Она работает теперь в очках.

Она сняла их ловким, изящным каким-то, но не излишне торопливым движением, светло улыбнулась с удивлением и спокойной радостью, встала ему навстречу. На ней были серые спортивные брюки и белый свитерок.

— Чингисхан! Вот это сюрприз. До чего черный!

Она сбежала со ступенек, как очень молодая, и, подойдя вплотную, только на мгновение пристально заглянула ему в глаза, дала поцеловать себе обе руки, шею, щеку, не пряча губ, но и не подставляя и будто прислушиваясь к еще не произнесенным словам.

— Света приедет пятичасовым поездом, мама спит… — сказала Ирина Всеволодовна.

Он еще ни о чем не спросил, настолько был взволнован.

— Мать еще здесь? — Он думал, что она поправилась и отбыла в Казань.

— Да, и не скоро уедет, если уедет вообще, а не решит остаться с нами в Москве. Я считаю, что это было бы самым рациональным.

Даже сквозь горный загар проступила краска на его лице. В каком он пребывал неведении…

— Клавдия Авдеевна скоро начнет вставать, все хорошо. А ты на день? На два? По делу? — спросила Ирина Всеволодовна, беря его под руку. — Пойдем, пройдемся, хочешь? Какой день! — вздохнула она, озираясь. — Поболтаем. Мы давно с тобой не виделись, Виктор, — сказала Ирина Всеволодовна, не поинтересовавшись, устал ли, голоден ли ее муж, — я тебе привезла из Парижа носки и галстук в тон, черно-белые, как твои фильмы. Ведь ты цветных не любишь?

Он смотрел на нее с полуулыбкой, растерянный, чуть сбитый с толку, но уже ощущая знакомое игристое чувство гордости за нее, и восхищения, и жадного к ней интереса, как всегда напоенной какими-то событиями и новостями, какой-то своей широкой жизнью, вечно к ней его влекущей, притягательной!..

Ирина крепко держала его под руку, крупно шагая рядом с ним по мягкой хвое, меж тихих сосен опушки.

Подмосковное небо, ясное, как детские глаза, заглядывало в узкие просеки, пахнущие осенней грустью.

— Дай-ка мне закурить, Виктор…

Она глядела на него в упор с тем выражением умной иронии, которая так ему нравилась, и думала: «Да, глуп тот, кто мне писал. Думал — я сама не пойму!»

— Кто тобою недоволен, — сказала она вдруг, — так это Света.

— Почему?

— Ну зачем ты спрашиваешь, Виктор, Чингисхан? — тихо возмутилась Ирина Всеволодовна. — Давай-ка лучше подумаем, как быть. Тебе известно, что Света не очень со мной откровенна, но у меня создается впечатление, что последние дни она все время все делает кому-то назло. Не тебе ли? И даже завела эту новомодную прическу «конский хвост», которая, кстати, очень ей к лицу. Но не в прическе дело. А в том, что твой авторитет тускнеет. Я это чувствую. Она что-то знает. Хотя и словом не обмолвилась. С первых же дней в школе у нее начались недоразумения. Все это тревожно, дорогой. Да ты сам сегодня заметишь в ней перемену. Лучше моего. Я вечно занята и вечно буду занята, до последнего вздоха. Вот мы с тобой и делим родительские обязанности, но не поровну; на твою долю приходится, пожалуй, больше, и я не вижу в том греха. Ты отлично справлялся до сих пор. Давай-ка сядем на этот бугорок… какая тишь, а? И погода какая, бабье лето!..

Она опустилась на хвою, не спуская с него глаз. Дымок от ее сигареты цеплялся за иглы сосен. И обхватила согнутые колени руками.

— Ты, Виктор, папа. Вон что. Но тут не в одной Свете дело. Хотя это самое важное, пожалуй. Тут дело и во мне. И в тебе. Потому что во лжи, в вечной раздвоенности, нечеткости, недоговоренности ты ведь не сможешь. Не тот характер. Тебе один сегодняшний день уже стоил бы крови, если бы я сама не заговорила… Значит, очень скоро ты станешь перед дилеммой, Обязательно! И знаешь, о чем я сейчас подумала? Если бы твоей женой была женщина наподобие Кати, нашей Катерины Максимовны, ты бы ушел. И тут ни слезы, ни твой Неверов, никто бы не помог! Но со мной — сложнее. Сейчас ты влюблен, — сказала она громко, уверенно и спокойно, — в эту красивую молоденькую женщину, которую я видела в марте. Она живет теперь твоими интересами, вашей общей работой, и это естественно. Но я… это сложнее, куда сложнее, Виктор!