Семен Бытовой - Ночью скалы светятся

Поздней осенью в Уэндомари был заложен коллекционный сад. С этого времени я почувствовала, что начинаю всерьез привязываться к Сахалину. Все мысли, все тревоги были о хрупких, тоненьких саженцах, которые вот-вот запорошит снег, закачает студеный ветер с океана. «Выстоят ли они?»

— Выстояли! Я видела, что выстояли! — перебила Ольга и призналась, что уже успела обойти полдолины и осмотреть яблоневые сады и ягодники.

— Ну, и как они, по-твоему? — сдерживая улыбку, спросила Вересова.

— По-моему, Татьяна Григорьевна, хороши!

— И по-моему тоже. Только это не те, первые... Те как раз и не выстояли. Пришлось пустить под топор.

— Под топор? — Ольга уставилась на Вересову. — Почему под топор? И виноград тоже?

— Как раз о нем мы меньше всего думали, — сказала Вересова как можно мягче, словно не хотела обидеть Ольгу. — Первый год пустили под топор почти все — и плодовые деревья, и ягодники. На второй — больше половины. На третий — то же самое. И только на четвертый год кое-что поняли...

— Что именно? — нетерпеливо спросила Ольга. — В чем же секрет?..

— Уэндомари! — сказала Вересова. — Всегда ветер. —И тут же стала объяснять: — Наша долина сплошь состоит из микроклиматов. Ближе к сопкам, где дольше лежит снег, — один микроклимат; на южной стороне, где бежит речка и место открыто солнцу, — другой; на середине, где почти всегда дуют встречные ветры, — третий...

— Да-а-а, — протянула задумчиво Ольга, — представляю себе, как здесь неуютно винограду.

Татьяна Григорьевна рассмеялась:

— Как раз винограду-то ничего не сделалось. Он просто запущен у нас. Ведь ни я, ни Рыбаков не специалисты по винограду. Мы его просто для пробы посадили.

— Что же дальше было, Татьяна Григорьевна?

— Пойдем, я по пути расскажу, — пообещала Вересова, вставая.

Все выше поднималось солнце, но оно как будто не прибавило тепла. Все время долину продувало небольшим сквозным ветром. У подножия сопок шумел тонкий бамбучник. Качались, стряхивая росу, широкие листья лопухов. В ягодник пришли две работницы, начали раскутывать кусты. Вересова помахала им рукой, те приветливо улыбнулись.

— Мои верные помощницы, — сказала Татьяна Григорьевна Ольге. — Они здесь с первого дня со мной. Кстати, одна из них — Клава — работала на винограднике. Возьмешь ее к себе.

— Ой, как хорошо! — оживилась Ольга. — Надо бы с ней познакомиться.

— Еще познакомишься. Ну вот, а потом уже, после всех неудач посадили с учетом местного климата — и на южном склоне горного плато, и на более затененном участке, и на месте прежнего сада. Причем на каждом участке частично были одни и те же сорта. И начались новые наши тревоги.

...Всю зиму, изо дня в день, в полушубке, в валенках, в пуховом платке Вересова часами бродила от деревца к деревцу, смотрела, как приживаются корни. Однажды поздно вечером, когда она сидела у окна и смотрела на долину, неожиданно разыгралась пурга. Татьяна Григорьевна подумала, что встречные морские ветры выдуют из долины весь снег, сады обнажатся и, оставшись без защиты, сразу же перемерзнут. Она выскочила из дома, чтобы сообщить об этом Рыбакову, жившему напротив. Не успела она выйти за калитку, как саму Татьяну Григорьевну закружило снежным вихрем, потом с такой силой толкнуло в грудь, что Вересова упала, ударившись затылком о твердую, как камень, землю. Хорошо, что в эту минуту, встревоженный, как и Вересова, пургой, из дому выбежал Рыбаков. Он помог Вересовой подняться; и вместе они, держась за руки, пошли наперекор жуткому вихрю к месту посадок. Здесь намело целые горы снега.

— Вот и отлично, — сказал Рыбаков. — Спят наши деревья, как в пуховой постели. Думаю, что ничего с ними не случится.

К радости садоводов, чуть стало светать, установилась тихая, солнечная погода.

Оставалось ждать весны...

Думали, если деревья перезимуют — все трудности кончатся: сады пойдут в рост, и тревоги останутся позади.

Как раз с приходом долгожданной весны все деревья и погибли.

— Так в чем же все-таки дело? Какое же время наиболее гибельное для посадок? Зима или весна?

Два года бились над этим сахалинские садоводы, пока, наконец, установили с точностью: светлый месяц май! Причем гибли яблоньки не от морозов, а от солнечных ожогов.

На Сахалине оттепели чередуются с морозами. Припечет в майские дни солнце, — темные стволы прогреваются, дерево трогается в рост, начинают набухать почки. А ночью ударит мороз. Прогретые почки пробирает стужей. А на стволах остаются ожоги. От этих ожогов, оказывается, и умирали деревья.