Юрий Мейгеш - Жизнь — минуты, годы...

— Бросаю театр. Решилась. Все равно хорошей актрисы из меня не выйдет, а заурядной быть не хочу.

— Не выдумывайте! — невольно прикрикнул на нее.

— Из меня может получиться хорошая манекенщица. Вы говорили верно.

— Глупости!

— Я всегда говорю глупости! Ведь кто я? «Хи-хи… Ха-ха…» Разве не правда?

— Вы играть можете. Но это легко не дается.

— Я не искала, никогда не искала и не ждала легкого успеха, неужели вы могли думать иначе?

Если бы ему не надо было сию минуту отговорить Лесю от ее решения, он, не колеблясь, сказал бы: да, я думал иначе. Но в данной ситуации должен был сказать нечто иное.

— Вы еще не работали как следует, а уже паникуете. Эта роль, если хотите, первая серьезная ваша роль.

— Вот на этой серьезной роли я как раз и испытала себя.

— С кем-нибудь другим говорили о своем решении? С директором? С режиссером?

— Да.

— И что же?

— Не задерживают.

— Да какого они ч-черта!.. Вот что, дорогая Леся Васильевна: не торопитесь. Я вас прошу. Приходите ко мне вечером со своим мужем. Поговорим.

Леся Васильевна пришла, правда, не с мужем, а с Карлом Карловичем Савчинцом. Устроились в кабинете, заставленном всяческими антикварными вещицами, — Онежко сам угощал гостей чаем с ромом (он обожал во всем оригинальность), потому что хозяйка все еще находилась у старшей дочери, а Марыся в своей комнате тихо играла на пианино. Как раз в этот самый вечер в непринужденном разговоре все было расставлено по своим местам, все сгладилось. Леся, полностью овладев собой, призналась:

— Господи, как я волновалась!

В этих словах все же чувствовалась маленькая долька искусственного трагизма, как раз того, которого совершенно не терпел Онежко, хотя сейчас Леся не играла.

— А вы не могли бы сказать это по-человечески? — доброжелательно посоветовал он.

— Поверьте, я волновалась, — ответила спокойно.

— Ну, вот и хорошо, — удовлетворенно кивнул Савчинец, бывший до сих пор в роли молчаливого свидетеля. Он и здесь, своей единственной репликой, подтвердил свою неповторимость — быть всегда именно там, где нужно и вовремя.

— Чай остывает, — улыбнулся Онежко.

— Предлагаете запить горечь сладким? — спросила в шутку Леся, протягивая руку к стакану.

Рассмеялись.

Леся отхлебнула и, почувствовав, что напряженность рассеялась, решилась на откровенность:

— А почему Марыся не выходит к нам? Мой первый визит в ваш дом адресовался ей… Вернее… — и запнулась.

— Ну-те, говорите, — подбодрил ее Онежко.

— Может быть, не совсем так… — Леся слегка смутилась. — Я вас тогда боялась… Терялась… Вот и пришла… будто бы к Марысе…

Легкие облачка пара горячего чая вились над керамическими чашками. Леся движением руки развеяла пар над своей чашкой, чтобы чем-нибудь заняться, прикрыть волнение.

— Продолжайте же, мы слушаем, — обратился к Лесе Савчинец с таким видом, словно она должна была произнести написанный им монолог.

Леся так энергично помахивала ладонью над чашкой, что Онежко снова предложил:

— Давайте пить чай, не то он совсем остынет.

Все трое взялись за чашки.

— Где ты этакую красоту раздобыл? — поинтересовался Савчинец, показывая глазами на редкостные керамические изделия.

— Красивые? — просиял хозяин, любивший разные домашние диковинки.

— Изумительные, я таких оригинальных никогда не видела, — весело сказала Леся.

— Это подарок рабочих промкомбината. Я выступал у них. Специально изготовили!.. Душевные у нас люди… — И все же Онежко хотелось, чтобы Леся продолжала начатое: почему она боялась его и что ее толкнуло на такой отчаянный шаг — явиться к нему домой, зная, что в то время он был один… Ведь знала! Не могла не знать. — Знаете, — продолжал он говорить о рабочих, изготовивших специально для него сувенирные чашки, — они, можно сказать, очень тонко чувствуют настоящее искусство. Народ — подлинный ценитель талантов.

Намек был довольно прозрачным. Савчинец с легкой иронией, которой хозяин не уловил, отреагировал:

— Да разве тебя можно не заметить?

А Леся проговорила без иронии и фальши:

— Вы великий актер!

И здесь она пошла-таки на полную откровенность с той естественной наивной прямотой, которая и сообщала ее характеру женскую обаятельность. Именно этим она и подкупила когда-то Онежко, и он рискнул замолвить за нее словцо при распределении ролей, хотя, казалось, он не имел к этому достаточных оснований. Только интуиция. И вдруг… Выясняется, что не ошибся. Разве мало того, что она прониклась ответственностью? Если она боролась со своими собственными сомнениями: потяну? справлюсь ли? отказаться?.. Не спала по ночам! Измучила себя и шла на репетиции, холодея от неизъяснимого внутреннего страха…