Юрий Мейгеш - Жизнь — минуты, годы...

Сашко охотно принялся знакомить гостью с хозяйством. У шкафов задержались недолго, потому что здесь их сопровождала мать; прошли в сад, тянувшийся узком полосой до самого дома, где жил Онежко. Сливы уже налились, яблоневые ветви гнулись к земле под тяжестью зреющих плодов, а Сашко ходил меж деревьями гоголем и, балуясь, надкусывал низко висевшие над землей яблоки, морщился, а Татьянке говорил:

— Попробуй. Как мед.

— Даже зубы сводит, — смеялась она.

— Губы слипаются, такие сладкие.

Девушка усмотрела где-то красную сливу, показала пальцем, а Сашко тут же: «Хочешь?» Ловко взобрался на ветвистое дерево и снял полусозревшую сливу, но она оказалась червивой.

— Придешь через неделю — угощу спелой, — пообещал Сашко.

— Так уж и через неделю, — усомнилась Татьянка.

— Ты знаешь, что делает солнце за один день?

Прошли к небольшой беседке, напоминавшей копну сена (Антон Петрович выбрал сам такую примитивную сельскую архитектуру — для экзотики). Здесь был столик, плетенные из лозы кресла и густая тень, создаваемая разросшимся виноградом. Увидев Антона Петровича, хотели повернуть назад, но тот сказал:

— Идите, идите.

— Извините, вы работаете, а мы… — смутилась девушка, — мешаем.

— Здесь все мешает.

Спрятал блокнот и пошел меж деревьями к дому. Татьянка вслух подумала:

— Сердится.

— Что ты? — успокоил ее юноша. — Он добрый. Никогда не ругает ни меня, ни маму.

— А я такое брякнула — сватаюсь…

— Калач за калач, — рассудил Сашко тоном мудреца.

Эта мудрость не перечила и Татьянкиной правде.

— Старшим тоже никто не давал права обижать, — проговорила она, как бы снимая с себя вину.

— Я всего один раз видел его обозленным — когда сестра сказала, что выходит замуж. Тогда крича-а-ал!..

Девушка вздохнула:

— Счастливый ты, Сашко.

— Гм… счастливый. Заботится как о маленьком. Мама уже и поругивала его: до каких пор он у тебя младенцем будет? Боится, что нос расшибу.

— Поэтому и счастливый.

Сашко уже не возражал, но в душе остался при своем мнении. Только сказал:

— Чужое всегда милее.

Это относилось как к судьбе Татьянки, которой он как будто ни в чем не перечил, так и к судьбе его собственных родителей, которые часто жаловались: голод, подполье, война, концлагерь, но на такую судьбу (это же романтика!) Сашко охотно променял бы свою обеспеченную жизнь, серую, как ему казалось, будничность.

Сидели друг против друга, держались через стол за руки. Были счастливы. А у них над головами синело чистое небо, в его вышине самолет беззвучно вычерчивал белую линию, будто тянул белым мелком полосу по синей доске — половинил небо на две равные части: одна, Татьянка, тебе, а другая мне, Сашку. А как же иначе, если мечта о счастье исходила не из лихолетья отцовской юности, а из теплого мирного дня, когда жизнь накрыла стол достатком.

— Дети! — донесся из дома голос матери.

— Мы здесь, мама.

— Ужинать!

(Самолет пошел к горизонту, до конца дотянув белую межу. Татьянка, по праву девушки, тебе выбирать, какую половину? Кажется, одна чуть побольше…)

— Опять!.. — поморщился Сашко. — Завтракать… обедать… ужинать…

Пытаясь показаться девушке самостоятельным, Сашко пренебрег желанием поесть и ответил:

— Еще немного посидим.

— Может быть, в сад принести?

— Не надо, мама. Разве я маленький?

— Ну, смотри.

Сашко поглядел еще раз на белую линию в небе и восхищенно сказал:

— Как красиво! Если бы вот так полететь, полете-е-еть… на какую-нибудь планету… А что, если возьму да и не подам документы в театральный?..

— А я хочу только в театральный.

Спустя какое-то время мать принесла ужин к ним в беседку. У них уже давно установилось правило: что бы там ни было, а Сашко точно должен был придерживаться режима питания, потому что рос слабым, и Антон Петрович тщательно выполнял советы врача: режим — основа здоровья.

Мать расставила блюда на столике и сама села ужинать с молодежью; она часто говаривала, что в коллективе еда вкуснее. Осталась с ними и после ужина. Сашко перебирал струны гитары и напевал вполголоса, девушка по просьбе хозяйки подтягивала чистым голосом.

— Пой, Танечка, у тебя очень хорошо выходит.

Действительно, она еще в школьном хоре была солисткой, ее знали чуть ли не все в городке, это, возможно, и привело Татьянку в театр, хотя большого удовлетворения от этого занятия она не получала: выходило, что сама судьба уготовила ей жизнь актрисы. И только поэтому она говорила, что театр — ее призвание.