Юрий Мейгеш - Жизнь — минуты, годы...

— Но я думаю, Клим Николаевич, что дорога здесь очень нужна.

— Нет-нет, простите, товарищ директор, здесь совсем не место для дороги, здесь никогда ее не было.

— Многого когда-то не было, а потом появилось. Жизнь не может стоять на месте.

— Вы меня не понимаете.

— Очевидно.

— Я не отрицаю прогресса, но эта дорога, поверьте мне, товарищ, никакими планами не предусматривалась. А мы над этими планами столько корпели! Напрасно вы думаете, что мы жили для себя, наша жизнь целиком принадлежала вам, молодым. Потому-то и горько видеть, как к этому относятся.

— Хорошо, я скажу.

— Спасибо. Вы прямо Емельяну Викторовичу, он с вашим мнением считается. Кстати, над чем работаете? Я читал недавно вашу статью.

— Простите, в другой раз, я очень тороплюсь. До свидания.

— До встречи, товарищ директор. Говорят, Руфимов дом сгорел, это в вашем районе.

— Не знаю, я с утра дома не был.

Сквозь кухонное окно, как горячая вода из опрокинутой бочки, лилось солнце, оно заливало всю кухню. Жена сидела в этом зное и прикрывала ноги юбкой от палящих солнечных лучей. Это была еще молодая и красивая женщина, ее голубые глаза были наполнены солнечными бликами и слезами. Ей было душно, и, когда ей стало невмоготу, она отложила шитье, пошла в комнаты, подняла шторы и настежь раскрыла все окна, однако вместо прохлады в дом половодьем хлынуло солнце, его здесь никогда не было так много, потому что женщина на целое лето опускала шторы и поднимала их лишь тогда, когда солнце уже покидало зенит, едва доходя до середины заводской трубы, — хозяйка оберегала, от солнечных лучей мебель, которая, как известно, выцветает на солнце.

Оглядев свое залитое ярким светом помещение, она встревожилась и попятилась от окна. Показалось, что стены, отгораживавшие от внешнего мира ее крохотный уголок, на который она имела ордер, вдруг упали, и теперь ее светлый мирок слился с соседскими дворами, с заводской территорией, с горами, вздымавшимися за рекою. Она ощутила себя такой беспомощной и незащищенной, что уже и не пробовала что-либо предпринимать.

На столе в комнате мужа были разбросаны бумаги, они так лежали уже несколько недель, никто к ним не прикасался. Раньше не интересовалась, о чем писал ее муж, и статей его в журналах не читала, а теперь подошла к столу с жадным интересом обманутой женщины. Прочитала: «Однообразие порождает утомление, апатию и в конце концов раздражение. Людям от природы свойственно стремление к свежим впечатлениям. Правда, жизнь не всегда может поспеть за обилием человеческих пожеланий, и объективные, а порою и субъективные условия предлагают многоразовые повторы жизненных ситуаций, что грозит спадом положительных эмоций, обесцениванием. Предупредить это можно только путем эксплуатации новой формы, новым ее варьированием или философским углублением в сущность явления». Не поняла, о чем идет речь, взяла другую страницу, читала далее: «Только человек, изучавший науки по неполному курсу, думает, будто человечество, а в меньшем масштабе коллектив, безошибочно в своих действиях, и все проблемы в коллективной трактовке получают целиком верное решение. Люди подобного рода, с амбицией, достойной лучшего применения, готовы доказывать: человек все может. Наивный оптимизм, который с первого взгляда будто бы поддерживает общественную активность личности (по принципу: поверь в свои силы и тогда обязательно победишь), на практике часто приводит к потребительской успокоенности и вредной пассивности!» Это тоже не имело ничего общего с ее судьбой. Перелистала еще несколько страниц. И в конце последней страницы, не понимая смысла, прочитала: «Конформизм — это сумма безответственных «я».

Со двора прибежала дочь и, удивленная, остановилась:

— Что случилось, мама?

— Ничего, Таня, иди играй, доченька, только не кричи так, потому что и без тебя в ушах звенит.

Таня с веселыми выкриками вприпрыжку пробежала по светлым комнатам и снова устремилась во двор, а женщина взяла в руки шитье и склонилась над ним. Она думала, что все ее усилия напрасны, но не могла смириться. «Пусть делает, что хочет, но не позволю позорить семью. Любит или нет, на лбу не написано. Да, да… Если Емельян Викторович не поможет, я и до области доберусь, в Киев поеду!.. Где-то пожар, боже, какой шум. А может, не дай бог… Телевизор, ковры, мебель… Столько лет собирали. Проехали дальше, видимо, в колхозе. Слава богу, что не у нас».

— Таня, не дразни собаку, пусть не скулит.