Юрий Мейгеш - Жизнь — минуты, годы...

положил перед собою бумаги, оперся ладонями о стол и всей своей фигурой атлета подался вперед, стол скрипнул, за окном прогрохотала машина, загремел гусеницами бульдозер, в шкафу задребезжало стекло, прислоненная к чернильнице ручка соскользнула и покатилась по столу. Семен Иосифович подхватил ее и водворил на место. Ждал, пока установится тишина, он явно затягивал время начала разбирательства этого неприятного дела, которое все же надо было на этом собрании начать и довести до конца. Невольно промелькнула банальная мысль, что чужая семья — темный лес, однако он и не думал расслабляться этой истиной, убеждая себя в том, что в ней таится давний обман. Волновался, и сознание того, что он волнуется, раздражало, у него нервно начало подергиваться плечо. С недавнего времени он стал замечать за собой это подергивание правым плечом, вызванное неизвестно откуда появившейся досадной неуверенностью в своих силах, каким-то сомнением в правильности собственных поступков. Это чувство проникало глубоко в сознание. Раньше он был уверен, что все делает правильно, его всюду хвалили, ставили в пример другим, но когда он все чаще стал допускать ошибки, Емельян Викторович сделал ему несколько замечаний. А когда человеку делают замечания, он еще больше теряется, начинает ошибаться. Семен Иосифович знал это и не раз повторял своим подчиненным, что критические замечания никого в коллективе не должны расслаблять, наоборот — они должны мобилизовывать, и, казалось, такая позиция давала свои благотворные результаты. Однако замечания, высказанные в его, Семена Иосифовича, адрес, он воспринимал как личное оскорбление. Вот и в данном случае. Разве он не знал, что Емельян Викторович не скажет ему спасибо. Знал, но не хотел поднимать вокруг этого дела излишнего шума, думал, что так будет лучше. Колебался. А впрочем, он и сейчас колеблется.

С чего это я размяк? — мысленно спросил себя Семен Иосифович. Ну, чуть-чуть оступился, по собственной неосмотрительности. А он лежит… Надо бы добить его. А я трушу. Что, если не поддержат?.. Постарел я, отсюда и слабость, руководитель должен быть твердым как сталь, верить в свои силы. И зачем, собственно, я затягиваю? Жду еще одного звонка? Эх, Семен, видимо, все же верно: обгоняют, того и гляди, оттолкнут. Впрочем, хватит!

— Ну что же, будем начинать, товарищи. Я прошу прекратить разговоры.

Голос его прозвучал неожиданно твердо, и шум мгновенно оборвался, лишь застучали, заскрипели стулья — каждый усаживался поудобнее. Семен Иосифович сразу же приободрился, властно и уверенно обвел присутствующих изучающим взглядом и тут же сделал для себя радостный вывод: со мною! Немного смущал хмурый вид Ивана Ивановича, но большого значения этому он не придавал. Он знал свой коллектив. Разумеется, Кирилл Михайлович не в счет — он всегда был где-то в стороне, шел своей особой тропинкой. «Ну, брат, довоевался», — с некоторым укором подумал о Василии Петровиче. Под штору в помещение пробралась оса и тонко зажужжала, атакуя стекло, хотя совсем рядом, всего в нескольких сантиметрах от нее, рама была приоткрыта. «Допрыгался!» Рассудок должен быть стыдлив: не годится так, нечестно, все же коллега. Но эмоции не подчинялись рассудку.

— Кого еще нет?

— Василий Васильевич просил передать, что он не сможет быть.

— Юрия Гавриловича не вижу.

— Уехал… кажется, к сыну поехал.

— Тогда, товарищи, разрешите начать. На обсуждение выносится один вопрос: поведение нашего коллеги по работе Шестича Василия Петровича… Какие будут соображения?

— Утвердить.

— Так вот, товарищи, разрешите проинформировать вас об этой, сказать по правде, прискорбной истории… У меня прямо-таки в голове не укладывается. На днях позвонил мне Емельян Викторович, спрашивает: что там у вас происходит, товарищ Скоруйко? То-то и оно, что случилось. Прозевали, запятнали честь коллектива… Ну, я, конечно, попросил: подождите, Емельян Викторович, разберемся… Вот так-то, товарищи. Что ты на это скажешь, как ответишь, товарищ Шестич?.. Молчишь… Молчать легко, тебе молчать очень легко… Один делает исподтишка черт знает что, а коллектив, весь коллектив краснеет. Да ведь после всего этого и среди людей не показывайся — на всех собраниях будут донимать: вот у вас, товарищ Скоруйко… а еще передовой коллектив, интеллигентные люди.