Наталья Суханова - Искус

В один из таких вечеров, гуляя не потому, что ей нужен свежий воздух, а просто освобождая себя от присутствия Марфы, Ксения позвонила своему нечаянному знакомцу с киносъемок. То, что она при этом воображала то внезапную возвышенную любовь а ля Достоевский и Анна Григорьевна, то Синюю Бороду на современный лад, насилие и насильственную смерть, не значило ровно ничего — она привыкла к неуправляемой скачке своего воображения и не принимала его в расчет. Гораздо хуже было, что пока она бормотала: «Здравствуйте, Людвиг Владимирович. Вас беспокоит Ксения. Помните, мы с вами познакомились на киносъемках? Вы мне ваш телефон дали» — голос ее был хрипл и заискивающ. Он же не торопился с ответом, и приходилось надеяться, что ему мешает заиканье. Ей бы промолчать, подождать, а она опять принялась напоминать: «Вы хотели мне что-то по живописи показать» — «Я помню». Оказывается, он думал, какой ей час назначить, но могло быть и «не прекратить ли эту нелепую историю?». Все-таки он ей назначил и час, и день, и принялся объяснять, как найти его — а она звонила из-за угла, в двух шагах от его дома. И, возвращаясь «не солоно хлебавши» домой, напевала опереточный мотивчик — мол, нам, татарам, одна чёрт, нам очень даже весело. И чем стыднее и противнее становилось, тем разухабистее был мотивчик и громче, так что уже и прохожие оглядывались.

Все-таки в назначенный день она не только пошла, но ей пришлось еще и подождать в соседнем подъезде, пока наступит назначенный час. Поднимаясь на его этаж, она поглядывала в узкие лестничные окна, в которых светились соседние дома (не в последний ли раз она все это видит?), и нащупывала в кармане единственную увесистую вещь — ключ. Но ведь могло этого Людвига Владимировича попросту не оказаться дома, — подумаешь, условился с девчонкой, — а уж это было бы хуже всего!

Он сам открыл ей, на пороге кухни маячили любопытствующие соседи — знакомая картина, коммуналка. В ответ на ее приветствие Людвиг Владимирович только низко наклонил голову — глубокие залысины, мягкие волосы меж ними, — либо она его забыла, либо на съемках он показался ей другим. Приглашающим жестом он указал на дверь, всё молча — чтобы не заикаться, наверное.

На его двери, когда она отворяла ее, что-то мелодично прозвенело — какие-то палочки. В первой комнате было полутемно.

— С-сюда, — сказал Людвиг, указывая на светлый квадрат двери.

Большой, почти во всю стену, шкаф с книгами, письменный стол, кресло, тахта. «Вы не голодны?». — спросил он и ушел за чаем, хотя она отнекивалась чуть ли не умоляюще. Чай, верно, был уже готов, потому что вернулся он быстро. «Вы не обидитесь, если я полулягу? У меня непорядки с позвоночником, я редко сижу. Вы пейте чай, а я буду набивать папиросы — это мне не мешает ни разговаривать, ни думать».

Прихлебывая чай и тоскуя о носовом платке, потихоньку оглядывала стол: зеленое сукно, три фотографии в рамках, спичечный коробок на спине у бронзового раба. Если бы не этот проклятый носовой платок, который невозможно извлечь на свет божий! Людвиг вышел за чем-то на кухню, она вытерла наконец нос и огляделась свободнее.

Забирая у нее стакан из-под чая, он спросил, любит ли она живопись, и даже приостановился, когда она сказала «нет». Ей стало смешно — кажется, она пришла к нему, ссылаясь на интерес к живописи. Но — «Я не люблю красок — они отвлекают. Мне нравится, когда один рисунок — черное и белое».

Он даже сел напротив нее — смотрел с веселым любопытством:

— От-влекают — от-т чего?

— От мысли.

Он спросил, нравятся ли ей офорты Гойи и, услышав, что она не знает их, нашел книгу с репродукциями. Пока она смотрела, Людвиг полулежа набивал табаком папиросные гильзы, но при этом внимательно поглядывал на нее:

— Аа п-почему все же т-такая не-емилость к краскам? Р-разве цвет, кроме эмоции, которая, видимо, кажется вам пре-презренной, не несет… еще и мысль? Ну хотя бы о том, что Земля изобильна и пре-екрасна?

Ксению уже начинали тяготить его вопросы, их затянувшаяся беседа о живописи. Вообще-то по возможности она старалась не врать, но когда ее вот так, безнаказанно допрашивали, она считала — лгать докучливым можно и должно. Докучливым людям врать похвально, и чем неправдоподобнее, тем лучше. Она размышляла, не тот ли это случай, когда надо валять дурака. Ее минутная заминка не укрылась от хозяина:

— Я вам, на-аверное кажусь нав-вязчивым со своими вопросами. Но-о вы… — по-хорошему — интересны мне. Надеюсь, вы понимаете, что у меня это вовсе не п-правило — приглашать молоденьких девушек со съемок… в гости. Давайте до-договоримся: я не-е ограничен в вопросах, вы же можете, если не хочется, просто не отвечать. Без всяких взаимных обид!