Наталья Суханова - Искус

Списались с Эльгой, съездили к ней в горы, в её горно-металлургический городок, там буквально в один день расписались и вечером, втроём (не втроём — вчетвером с прекрасной Эльгиной собакой) отпраздновали чем Бог послал их свадьбу. Эльга же и устроила Влада в своём городке на временную работу.

Кто отдыхать, кто работать, кто в гости, кто в поисках развлечений уехали в это лето почти все друзья. В Сибирь строить не то какую-то дорогу или город отправился Джо. Уезжал Алёша с тётей Лорой на работу в Мурманск.

В свою очередь Герой с женой снова ринулся на какие-то заработки в дальние края.

Ксения с Янушем ездили к Владу и Эльге, карабкались там по отвесному склону рыжей горы.

Возвращались в Джемуши ждать вестей из Облова.

Квартиру дали поздней осенью. Посреди больших грязных пустырей стоял серый дом, у которого уже разгружались несколько машин с мебелью и скарбом. Они с Владом прибыли общественным транспортом: тючок с постелью, чемодан с тряпьем да пишущая машинка — вот и всё, с чем они вселялись. В квартире, от которой выдали им ключи, полы еще липли, но батареи были горячие. Расстелив на полу газеты, они сели подсчитать оставшиеся деньги — хватало на матрас и раскладушку. Пахло краской, не было холодной воды, не было электричества, редко ходил транспорт, в обрез было денег, но раз в день, ближе к вечеру они наполняли горячей до густого пара, неистощимо ржавой водой ванну и ехали «в город» — обедать и запасаться минеральной водой. Ели раз в день, но плотно и роскошно: перепелиные яйца, невероятные супы и салаты; поев, возвращались в собственную темную квартиру к наполненной ванне и сладостно теплым батареям.

Они были одни, блаженно одни, как никогда в жизни. На раскладушке всё равно невозможно было спать вдвоем, поэтому ее оставили про запас, спали же на полу, подстелив под матрас газеты. В свете уличных фонарей и проходивших по шоссе машин, свободно гулявшем по незашторенной комнате, она смотрела на Влада, прикрывшего глаза.

— Что ты думаешь, о чем? — был у них такой жест — махнуть пальцем перед глазами.

— Кино верчу.

— Как?

— Я прикрываю глаза, а оно вертится.

— Интересно?

— Нет, надоедает. Думать мешает.

— Расскажи.

Некоторое время он молчал. Он всегда немного молчал прежде чем ответить — не то складывал слова, не то отходил от своих мыслей.

— Что-то близко, сразу не разберу… А, вот вижу, вижу, голенькая идёшь. Почему-то я часто вижу тебя голенькую… Зачем отвернулась? Море или не море? Шумит. Но не так, как море. Много пены. Может, даже одна пена. И шумит как пена. Вошла. По шейку. Поплыла. В пене. След остается, не исчезает. А солнце… странное солнце: цвет — от зеленого к белому. А это кто? Нет, на дельфина не похож. Выпрыгнул и ушел под воду. Дети — все желтенькие и раскосые. И все в юбочках, мальчики и девочки. Машут тебе. Тебя не видно. Большая скала, а ты за ней. Но они все равно тебе машут белыми платками. Обернулась, улыбаешься. Выходишь. В руках большой шар из этой пены. Переливается. Но солнце другое, и переливается по-другому: от зеленого к белому, а посредине цвет, похожий на оранжевый. И на тебе пузырьки как платье. Ты идешь, а они все тянутся как шлейф из моря. Всё тянется шлейф. Оборвался. А это кто? Краб тащит край шлейфа. Как же это у него получается? Не получилось, бросил. А ты идешь. Тело видно сквозь пузырьки. Вот ты поднимаешься. Темнее становится. Растираешь пузырьки, но от этого светишься, все волосики светятся — и челочка, и бровки, и на животе. Темнеет. Ты ложишься. А куда — не видно, и тебя уже почти не видно. Белое пятно. Всё, кончилось.

И в другой раз:

— У тебя были когда-нибудь длинные волосы? Длинные, ниже задика, пушистые, голубые волосы. И на животике тоже голубые. Воздух фиолетовый. Это не сон. Я влево покосился и вижу дом. Минарет. Желтый. От него длинная тень. А если кверху смотрю — листва деревьев. Ты голенькая сидишь на каком-то плотном зеленом камне.

Расчесываешься. Вот так, по щеке, по груди, по животику прядь волос. Расчесываешь. Чем? Не пойму чем. Ага, раковиной. Раковина рассечена как на зубья. Ты легла — волосы, наверное, пушистые, — ты прямо на них легла. Песок сыплешь. Улыбаешься? Нет. Улыбка по лицу блуждает. Песок зеленый, прозрачный. Нет. Зеленый песок, но чем-то не такой. А, вот, в нем пыли нет. Сыплешь на плечи, на грудь, на животик, на ноги. Вижу, как он ссыпается — под мышку, с живота, с ног. Снова села. Опять причесываешься. Вот побежала. Бежишь. И халатик желтый. Незастегнутый. Зачем он? Бежишь, халат развевается. Волосы тоже. За холм забежала. Только волосы — как облачко, над холмом. Сейчас пойду следом. Вот следы, маленькие, любимые следы. Вот длиннее шаг — бежала. Вот снова шла. Странный цветок. Прямо из земли. Листья. Нет, прямо лепестки. Большой, очень большой цветок: в нем тычинки-цветы. Сейчас зайду за холм — там, наверное, ты. Нет, только следы. И вот цветок большой ты вырвала — яма на этом месте. А вот и ты. У большой зеленой скалы. Опять расчесываешься. И на руках, и на ногах янтарные браслеты. И диадема — только не на голове, а на животе. Тоже янтарная. Сильное солнце — ты щуришься. Бросила расчесываться. Лезешь на скалу. Только задик и волосы видны. Оборачиваешься, сердишься. Наверное, чтобы не смотрел снизу. Ты уже наверху, и не видно. А сверху — о! очень сильное солнце. И огромные чаши — как кратеры. Тёмные. В них вода. Ты поплыла. А я, оказывается, очень большой. Я наклоняю чашу и пью. И ты по этому течению плывёшь ко мне. Ты как последний, самый дорогой мой невыпитый глоточек. Вот. Поцеловались. Всё, затемнение. Как ты хорошо поцеловалась. Упёрлась руками в мою нижнюю губу и поцеловала. Кошка!