Наталья Суханова - Искус

— Я сам из рабочих, — сказал неугомонный Джо, — и не желаю, чтобы кто-то отбирал то, что по его мнению подходит мне или не подходит.

То и дело он рассказывал истории об очередных заседаниях, собраниях, высказываниях, упоминаниях, статьях, посвящённых Ленину и его идеям:

— Они его убивают, честное слово! Как Гелиогабол («кто-кто?»), император римский, засыпавший намертво лепестками роз приглашённых на пир!

Не успело пройти четырёхдневное совещание об ораторском искусстве Ленина (с практическими выводами, заметьте), объявляют партийное собрание кафедры, — о чём бы вы думали? — о недостойном поведении некоего Сергиенко. Любовницу завёл, — и это на кафедре, которая носит имена двух величайших людей (очередной реверанс в сторону Ленина). И уже потихонечку прощупывают друг друга бравые наши философы:

— Вы сами, Иосиф, за или против строгого решения о Петре Павловиче?

— Я против того, чтобы занимать наше внимание и время подобными делами.

— Но это отражается на его работе.

— Тогда давайте слушать вопрос об отношении к работе коммуниста Сергиенко.

— Он сам виноват — у него много врагов.

Веду подрывную работу с теми, что помоложе и покритичнее. Надо объединяться. Поодиночке нас разобьют. Старики чем сильны? Тем, что у них есть телефон — они перед любым форумом договариваются. А нас больше, но мы разобщены. Мы должны, как коммунисты, перед каждой такой штукой вырабатывать линию поведения.

Переминаются. Один ушёл, другой: «Смотри, с ним будь поосторожнее».

Кто-то ещё по дороге: «Не доверяй ты им».

У заведующего, куда вызывали нас всех перед собранием по одному, привычная взаимная настороженность:

— Позор-то у нас какой, Иосиф Батькович — гарем из двух жён. И это у нас, идеологов. Что вы обо всём этом думаете, Иосиф, ээ…

— Виссарионович!

— Ваши шутки, Иосиф! А вы знаете, что вас зовут за глаза — Джо? Неудобно как-то получается.

— Но ведь и вас…

— Однако, с вами, это, боюсь, может носить некий политически смысл. Джо, Джозеф — какая-то иностранщина, не по-русски это.

— Зато верно политически.

— По молодости лет вы многого не понимаете, но возвратимся к повестке дня. Согласитесь, поведение Сергиенко непростительно.

— Но его жена хотела и надеялась, что мы его именно простим — поругаем и простим. «Я просила пожурить его, — плачет несчастная супруга, — а вы разбиваете семью».

— Узкий, мещанский взгляд женщины…

— Что вменяется в вину Сергиенко?

— Прежде всего несоблюдение устава партии: соблюдать моральный кодекс коммуниста.

— Во время обсуждения Брестского мира Сталину и Троцкому было записано особое мнение, но никто не заявил, что им надо поставить на вид незнание Устава партии…

И опять уже привычное:

— Ваши выступления, ваши мнения, Иосиф, сомнительны…

— Разве есть какие-то замечания по идейному содержанию?

— Ваша форма преподавания удивляет и настораживает. Все эти сравнения и парадоксы…

— А я боролся, борюсь и буду бороться с вашей формой.

— Вы потеряете в конце концов работу.

— Вы ведь знаете, что у меня есть вторая специальность. Как известно, пролетариям терять нечего. А бороться — у меня хватит и чернил, и бумаги.

— Мы ценим ваш живой ум, знание естественных наук, но…

— …но я не ношу галстуков и у меня мятые брюки…

— Да, и это тоже. Вы простите, но вам не хватает воспитания. Сказалась ваша прошлая работа.

— «Вышли мы все из народа» (между прочим, наш зав. сам из беспризорников). Кто я по происхождению, спрашиваете вы? Стопроцентный выходец из рабочего класса. Гегемон.

— Ну вот, вы снова…

— И для меня, собственно, речь не о Петре же Павловиче — я против этих беспардонных заглядываний в чужую личную жизнь. И ведь это же не единственный случай. Наши студентки, девочки, девушки — ведь и их вытаскивают на собрания, копаются в их белье. Мы, наше поколение, не можем мириться с этими методами, мы за большее уважение к человеку и будем за это бороться.

— Посмотрим, до чего вы доборетесь. Культурный человек, с образованием, вы, в конце концов, попадёте в фельетон.

— Неизвестно ещё, кто попадёт в фельетон.

Как-то на кафедре я сказал к чему-то, да всё к тому же — к делу несчастного Сергиенко… Господи, если бы Иисусу Христу нашего времени случилось сказать: «Кто сам без греха, брось первым камень в эту женщину», она бы мгновенно была заброшена камнями, и не потому, что люди стали безгрешны, а потому, что со времён культа личности лицемерие у нас стало так всесильно, что мы бы, пожалуй, сочли жизнь без лицемерия неприличной — каждый бы даже боялся, как бы не оказаться вторым. Право, нас поразила бы наивность тех, кто опустил руки. Так вот, шёл как раз разговор о деле Сергиенко и обсуждалась по этому поводу, именно по этому, теория Фрейда и отношение к ней Ленина. Я заметил, что Ленин вопросами фрейдизма не занимался, и наш Ковалёв, вертевшийся вокруг этой темы, тут же обвинил меня в философской безграмотности. Ничего, сквитаемся, подумал я. Ковалёв говорил пятнадцать минут, и что-то очень знакомое было в его выступлении. Пошёл, покопался в библиотеке — нашёл: статья в двадцать страниц, и, разумеется, не нашего друга Ковалёва. Использовал он из этой статьи восемь страниц — тютелька в тютельку. Выступая в следующий раз по какой-то подходящей статье, я процитировал и действительного автора, и восемь страниц нашего Ковалёва. Списано, сказал я, со всеми знаками препинанья, со статьи всем нам известного автора, поэтому в выступлении я буду спорить не с Ковалёвым, а с подлинным автором. Итак, говорил ли Ленин о проблемах фрейдизма? Я неплохо знаком с работами, выступлениями и письмами Владимира Ильича и всё-таки ещё проверил себя. Нет, не писал и не говорил. Единственное место в письме Кларе Цеткин: «Неприятны теории секса. Разберусь». Так зачем нам за волосы тянуть Ленина к любой проблеме? Благо, он лысый.