Наталья Суханова - Искус

— Не продешеви, сынок, не дай себя объегорить.

— Твоя мама проводит аналогию с тем временем, когда всё продавали и покупали.

— Увы, аналогия самая близкая.

Язвительная маленькая женщина!

— Но это ведь и в его интересах.

— Вот — вот, мы ведь живём в великий век благоразумия. Смотри, не продешеви, сынок. Научите его быть благоразумным. Пусть он научится экономить на всём, вплоть до сострадания.

И мальчик, сын этой женщины, подозреваемой в подмене лицензионного знака, которого эти коллизии не интересуют. У него другое, и он хочет говорить с лицензентом о своём:

— Поймите же: сто лет мы зондируем космос, а какой толк? Сколько времени мы совершенствуем человечество, но для чего? Все эти годы, в сущности, мы надеялись на встречу с иной цивилизацией, а её всё нет. А мы по-прежнему откладываем до встречи с ней наши самые смелые ожиданья.

Пора уже понять, что нам не на кого надеяться кроме себя. И если нам неоткуда ждать откровения о высшей цивилизации, мы сами должны её создать — высшую цивилизацию, высшую расу. Вы говорите о матримониальной машине. Но это же полумера, неужели вы не видите?

Лицензиат должен стать больше чем органом для борьбы с нарушителями Лицензионного Права. Он должен взять в свои руки создание высшей расы и, если надо, принудить общество заняться этим всерьёз, ибо важнее этого дела нет ничего!

— Это уже что-то вроде иезуитского ордена.

— Ну что же, если иначе нельзя…..

— А тебе не кажется сомнительной, а главное — примитивной иерархическая система ценностей?

Ксения набрела на неистощимую тему, с трудом отрывалась для домашних дел и занятий с Янушем, и наконец вынуждена была оставить его наедине с его домашними занятиями. Януш, однако, совсем не против был — и занимался, и у него получалось, и, окружённый философствующей публикой, философствовал вовсю и сам:

— Мама, я думаю, Бог, может быть, есть. Немного есть, немного нет. Наверное, есть. У него крылья. А голова — как у собаки. Тебе как, в профиль его нарисовать? Он немного собака и человек. А злого я только могу представить, а добрый, наверное, в самом деле, есть. Злой не может быть, потому что не может быть столько рук, потому что у нас в России злые редко. И собака, и человек — они же хорошие. Найда не бешеная, она охотничья. У кого-нибудь, наверное, какой-нибудь другой Бог — тогда нам нечего друг другу и говорить, мы никто друг друга не убедим. Если вся Земля будет без людей, тогда, может, будет Бог — прилетит. А потому, что он воздуха не любит. Он не любит, когда люди. Ему дышать плохо.

А ведь правда, что в мозгу клеточки? И как одна клеточка заполнится — так знание! И начинает заполняться следующая. Но все клеточки ни у одного человека за всю жизнь не заполняются. А у Ленина все клеточки были заполнены? Нет? Но больше, чем у всех людей, правда? А зачем извилины? Чтобы больше поверхность? А зачем?

Я вот читал, как ловцы раздумали ночью рыбу ловить, и подумал, что они всё же не сообразили. Ночью рыбы мало, но она крупная. А знаешь, почему?

Я догадался. Вот как бывает вечером — маленьких всех отправляют спать, а вы там читаете, что-то делаете. Так и у рыб. Поэтому ночью хоть меньше ловится рыб, но они большие и старые.

Мам, вот я был маленький. Мне было три года, и я не знал такого слова — «пиявки» — даже «пэ», первой буквы — не знал. И вдруг мне парнишка говорит: «в этом ручье есть пиявки». Я удивился: «Какие пиявки?» И даже отскочил, так испугался.

Ага. У меня так было, когда я с Лилей поссорился. Я стою у дерева, а мне как-то горячо. И холодно. В общем, как-то сразу горячо-горячо и холодно-холодно стало. Я думал, что умер. Нога так — пам! И рука так — пам!

Смотри, мама, не умри как-нибудь. Я всё лежу и думаю, как бы сделать так, чтобы люди не болели и не умирали.

Мама, тебе жалко, что Ленина убили? А я знаю, почему все люди умирают — потому что ведь написано: жить, работать и учиться по Ленину. А Ленин-то умер.

Да, я знаю, я сам знаю. Да, не знаю, а потом знаю. Не читал и не слышал. Не знал, а потом знаю. Может быть даже, совсем давно. Вот так.

Не один Януш то и дело обращался мыслями к Ленину.

В официальном государственном мире, почти порвавшем связи с миром действительности, приближался юбилей Ленина — Ленина, который всё больше из живого превращался в мумию (читайте Маяковского). Всюду цитировали Ленина, даже не сказанное и не написанное им.

У Джо в Институте прошло заседание кафедры по статье в «Коммунисте» о подходе к истории партии. Докладчик, сославшись почему-то на Ленина, оповестил: «У науки две задачи — познавательная и идеологическая. Поэтому нет ничего удивительного, если в какой-то период мы вскрываем вред, принесённый личностью Сталина («Личностью» — надо же, не просто Сталиным, а его личностью», — мотает головой Джо), а в другой говорим о его несомненном величии. При теперешнем обилии информации не к чему забивать голову неискушённого человека, рабочего, ненужной или даже вредной информацией.