Наталья Суханова - Искус

И вот Бог, обернувшись Змием, соблазняет людей. И чем больше упорствует в своем благочестии Адам, тем больше входит Бог в роль соблазнителя. Забыв скорбь, которую несет познание, он восславляет горькие его плоды.

Глаза у Евы горят любопытством. Адам, в своем страхе ослушаться господних заветов, выглядит глуповатым, и Бог издевается над ним, высмеивает, делает жалким в глазах подруги.

…Со сброшенной с плеч золотистой мантией, которую от волочит за собой по грязи, возвращается Саваоф к богам. Они ни о чем не спрашивают, но смотрят с мягким участием.

— Я истреблю их! — говорит наконец Саваоф, подняв голову.

— Но ты же сам их соблазнял.

— Хорошо, я оставлю им жизнь, их несчастную жизнь. Они выбрали несчастье, хотя могли быть счастливы, и с этим уже ничего сделать нельзя. И я еще добр. Я заполню дни их трудом, а ночи заботой. Им некогда будет думать. Возможно, они еще будут счастливы — хотя бы в миг, когда станут вкушать политый их потом хлеб…

…Два раза возвращалась Ксения с порога, чтобы написать что-то еще, и когда наконец явилась, как было условлено, в парк, все были в сборе, ждали только ее.

— С нее штраф!

— Два поцелуя в мою пользу!

— Ты бросай, Ксеничка, эти женские штучки!

— Цену себе набиваешь, да?

— Поцелуй меня — и будешь прощена!

Прикинули, идти на танцплощадку или к Графу танцевать под патефон. Граф, тощий, длинненький, бледный, уже бреющийся, но с еще несошедшими прыщами, был вот он, как несомненное свидетельство того, что Джемуши на месте и они снова все здесь — все, кроме Таньки.

Решили идти на танцплощадку. И просчитались: «быстрых» и «медленных» танцев, как теперь антикосмополитически назывались фокстрот и танго, почти не играли — все бальные, да бальные.

Как-то Людвиг сказал, усмехнувшись:

— С-социализм надел погоны, отверг в-вульгарные фокстрот и танго и обратился к великосветским бальным… А-а что, па-де-грас не кажется звучащим не по-русски?

Со времен прочтения «Иудейской войны» Ксения чтила космополитов — граждан мира. Государственная война с танцами Ксению забавляла, но па-де-грас она танцевала с удовольствием: глубокие приседания, плавно отведенная рука, взор потуплен на кончики пальцев. Знай она заранее, что пойдут на танцплощадку, уложила бы волосы коронкой. Интересно, а Людвиг танцует? В нем есть что-то старинное, он был бы очень хорош в бальном танце.

Быстрый танец все-таки заиграли. Ксения вспыхнула от удовольствия, когда ее пригласил Меланиди, мастер стремительной «Линды». Теперь только бы не «зевнуть». Меланиди то пускался в стремительный бег, то, полуприкрыв глаза, с полуулыбкой, замирал на месте, но это не означало, что и Ксении можно постоять — повелительным, чуть заметным движением руки он заставлял ее выписывать вокруг него вензеля, а потом снова срывался с места, и она оказывалась то справа от него, то слева, иногда вообще отрывалась от пола, — что ж, невысокий, чуть кривоногий Меланиди сам не упадет и ей не даст упасть, только бы не сбиться с ноги. Конечно, лицо у Меланиди и в этом случае не дрогнет, он даст ей фору исправиться, но хочется и самой быть «на высоте»…

На «медленный танец» пригласил Сурен. Еще стоя в стайке своих, Ксения заметила, что он старается держаться поближе. Танцуя с ней, он был необычайно молчалив. И глаза, глаза! Но разве так бывает? Лет пять знать друг друга — и вдруг! Сегодня, кажется, и Граф ухаживает за ней. На правах старого приятеля потребовал, чтобы Ксения обучала его всем танцам — задача нелегкая на танцплощадке, где его неожиданные рывки из стороны в сторону то и дело сталкивают их с другими парами. Все равно, он тащит ее на площадку еще раньше, чем кто-нибудь разберет, какой танец играют.

Сурен все мрачнее и мрачнее, все несчастнее и несчастнее. Наконец он решается и берет просительно Ксению за руку в тот же момент, как Граф хватает ее за другую. Ксения смеется. Обе ее руки в руках давно знакомых мальчишек, которым почему-то сегодня вздумалось в нее влюбиться. Но поделом Графу, роль старого приятеля не всегда удобна, со старым приятелем не церемонятся.

— Учи-итель хочет отдохнуть! — поет она издевательски Графу и кладет руку на плечо Сурену.

— Язва! — упрекает Граф.

Что ж, «язва» — словечко в их компании больше почетное, чем ругательное.

Меланиди с заговорщической улыбкой поглядывает на нее издали: как только заиграют что-нибудь подходящее, он сделает ей знак и уведет из-под носа сегодняшних пылких, неловких влюбленных.