Александр Старостин: Второй круг

— Мешал ты ему, Коля, — объяснил Филиппыч. — Чего ж тут неясного?

— Да нет, не то. Я ему свинью подложил, чтоб он возненавидел меня по-настоящему и организовал против меня остальных. Уже была эта самая диспетчерская, работники недовольны, ропщут, кое-кто увольняется, дела идут из рук вон плохо, то есть задержки были. Я успокаиваю людей как могу. Не волнуйтесь, товарищи, без паники, сохраняйте наружное спокойствие, скоро все вернется на прежнюю колею. Бедный Чик с лица спал — в гроб иных товарищей порумянее кладут. Не понимает, где просчитался.

А ведь все по его расчету должно быть, как в лучших домах. Гладко было на бумаге, а на деле все кувырком. Я ему говорю: «Ну как? Не слушались меня!» А он только рукой машет: шел бы, мол, я подальше. И вот он торчит на аэродроме неделю. Неделю спит не раздеваясь в своем кабинете на клеенчатом диване. Секретарша покупает ему зубную щетку, электробритву и все такое. Он ищет, где ошибка, и зверствует. Вообще, пока он торчал на аэродроме, все самолеты вылетели вовремя. Он собирает начальников и спрашивает: «Ну, дорогие товарищи, можно работать без задержек?» А один возьми да ляпни: «Вам-то хорошо: вы пришли, попугали да ушли, а нам с этими людьми постоянно жить». Чик и говорит: «Вы не на месте. Я вас снимаю». А другому товарищу: «Займите место погибшего командира!»

— Так какую же ты ему свинью подложил? — поинтересовался Филиппыч.

— Короче, он устал, вымотался, а тут ему предложили совершить прогулочку в составе делегации авиаработников по новой трассе в Мозамбик. Он, конечно, рад прокатиться в Африку да передохнуть от реорганизационной свистопляски. А я в разговоре с Иваном Петровичем возьми и ляпни вроде как по наивности: «Нехорошо, мол, оставлять корабль без капитана в такое время». И Чику намекнули. А он парень сообразительный, намек понял, не поехал, хотя паспорт уже был на руках. И мне за это дело отплатил. Чего и требовалось. Ты понял игру?

— Какая же это игра? Раньше это иначе называлось. Свинство это, Коля. За такие шуточки, извини, морду бьют.

— Ничего страшного. Его ведь не понизили, и я об нем ничего плохого не сказал.

— Ой-ёй-ёй, компания! — скривился Филиппыч. — Мельтешня!

— Да ни черта ж ему не было! Ты чего? Тут, извини, все чисто, как у голубя. Но, думаю, этого мало. Надо еще кого-нибудь разозлить. И говорю его любимцу Прыгунову: «Ты в Мюнхене бывал?» — «Бывал». — «Денег в валюте подзаработал?» — «Подзаработал». — «Больше не поедешь». Его, бедолагу, чуть кондратий не хватил. Уж он, я знаю точно, против меня весь цех восстановил. А еще однажды Иван Петрович похвалил Чика: «Так держать!» А я возьми и ляпни: «Техника теперь другая. Да и отдел расшифровки полетов не спит».

— Ой-ёй-ёй, компания! — вздохнул Филиппыч. — Мелкота!

— Чик на меня только глазом сверкнул и на Термоядерного зыркнул, а тот голову наклонил: понял, мол, вас, шеф. Остальных я решил не трогать: нельзя переигрывать. Я надеялся, что меня и в партком Базы не выберут, однако по инерции выбрали. С другой стороны, я побаивался, как бы Иван Петрович не оказался не в курсе дела. И я намекнул ему, что существует некоторая оппозиция, которая ставит своей целью мое переизбрание. Но намекнул об этом за день до собрания. Вначале я не хотел ему вообще намекать. Но он бы тогда рассердился, если б совсем ничего не знал, и, рассердившись, повернул бы собрание куда хотел. Он спорить умеет. Словом, я всех перехитрил. И все чисто, как у голубя. И давай по этому поводу выпьем.

— Очень ты меня, Коля, рассмешил, — сказал Филиппин без улыбки, — давно так не смеялся. Ух, какой ты, однако, хитрый! Ну, всех перехитрил. Святая простота. Я думаю, что Иван Петрович узнал о твоих художествах — вот и весь сказ.

Друзья перешли к разговорам вообще.

Вспомнили бортмеханика Нерина.

— Вот и пусть теперь покрутится, — сказал Николай Иванович, — герой! А чего там героического? Запланировало начальство — вот и герой. А мог бы и другой экипаж этот рейс выполнить.

— Не знаешь ты этого дела, — возразил Филиппыч, — ты в летном деле ни черта не соображаешь, Коля. С Ванюшкой всё по-честному. Поверь, с ним всё по-честному. И прежде чем тебе доверят такой перелет, ты соверши-ка, дорогой мой, тысячи самых серьезных рейсов, и чтоб все было в норме. Ведь не всякий экипаж пошлют… А лететь должен был я. Вот какое дело. Я должен был тогда лететь на Героя.

— Как? — искренне удивился Николай Иванович.

— А так.

— Отчего ж не полетел?

— Штурман заболел.