Михаил Колосов - Платонов тупик

Навстречу ему выбежала Даная. Она была сильно нездорова, лежала, но собрала все силы, стараясь развеять мрачное настроение мужа:

— Что с тобой, Юра? Что случилось?

— Ничего, — неохотно буркнул он. — Выговор вынесли.

— И только-то? — удивилась она.

— Что значит «и только-то»? — вытаращил глаза Чижиков.

— Ну, за такую позорную статью?..

— Мне выговор!

— Тебе?! За что? А ему?

— И ему.

— Но тебе за что?

— Да все за то же!.. Дана, не трави мне душу своими вопросами. Дай побыть одному. У меня такое настроение — хоть в петлю.

— Ну что ты, милый… Не надо так…

— Отстань!.. — И он быстро ушел в свою комнату, хлопнул дверью, оставив Данаю одну в прихожей. Она плотно запахнула клеопатровый халат, постояла в задумчивости, подошла к двери, спросила осторожно:

— Юра… Может, на дачу поедем, поживем там?..

— Отстань, я сказал!..

Даная еще плотнее запахнула халат и пошла к себе — голова кружилась, появился озноб, и она легла в постель. Ночью поднялась температура, она металась, но к ней никто не подошел.

На другой день Чижиков проснулся поздно. Удивился, что Даная не зовет его к завтраку, сам вышел на кухню — там было запустело и холодно, немытая посуда со вчерашнего дня лежала в раковине.

Собравшись с силами, Даная прокричала:

— Юра, я совсем расхворалась… Приготовь сам себе завтрак… Там…

— Хорошо, — оборвал он ее. — Как только у меня неприятности, так и у тебя случается какая-то болезнь, — проворчал он с упреком. — Удивительная синхронность!

Она думала, что он придет к ней, спросит о самочувствии, предложит вызвать врача, но она откажется — могут увезти в больницу, а ей не хочется… Вместо всего этого он бросил ей упрек. «Мужчины, какой все-таки слабый народ: чуть что — сразу раскисают. Надо встать, накормить…»

Встала, прошла в ванную, но душ, как обычно, принимать не захотела, лишь умылась слегка — глаза промыла, на большее, чтобы прибрать себя как следует, у нее сил не хватило, и она, непричесанная, так и вышла на кухню. Чижиков сидел за столом и сердито жевал сухую колбасу, откусывая прямо от большого полукольца.

— Юрочка, ты куда-то торопишься? Я сейчас, быстренько кофе приготовлю…

Он хотел сказать что-то резкое, упрекнуть, что долго валяется в постели, как барынька какая-нибудь, поднял на нее глаза — да так и застыл с открытым ртом: перед ним стояла высохшая некрасивая старушка. Короткие растрепанные волосы, некогда крашенные и теперь наполовину отросшие, были двух цветов: верхняя часть отливала медно-красным металлом, нижняя — была сплошь седая. К тому же волосы были настолько редки, что в проборах видна была белая кожа головы, похожая на лысые проплешины. Тонкая длинная шея Данаи вся в морщинах, как мятая бумага, дряблое лицо без бровей и без ресниц походило на ссохшееся лицо мумии.

— Ты куда-то торопишься, милый? — снова спросила она, ставя на газ кофейник.

Чижиков молча смотрел на нее с открытым ртом, набитым колбасой и булкой.

— Что с тобой, милый?

— Нет, это с тобой — что? — прошамкал он.

— Я совсем больная, я же тебе сказала.

— Ты совсем старуха! — произнес он в ужасе.

«Идиот!» — обругала она его про себя, но вслух сказала:

— Какой ты… Я совсем больна. — Даная повернулась к выходу, и он увидел ее макушку — совсем лысую, и это было так омерзительно, что его чуть не вырвало. По крайней мере проглотить колбасу он не смог, выплюнул над раковиной и смыл водой.

«Ужас! Вот она какая à la naturel — без грима, без парика. Ужас!»

Чижиков, как видим, кое-что уже знал из французского, правда, совсем немного, да и то переводил с пошловатым привкусом. Так, например, это понятие для него существовало лишь в одном-единственном переводе — «голенькая».

Он быстро собрался и, не говоря ни слова Данае, пошел на выход. Но не успел щелкнуть замком, как Даная выскочила в прихожую:

— Юра, куда так рано?

— На работу! — раздраженно бросил Чижиков, не оборачиваясь. Замок как нарочно заело, а скорее всего не заело, он второпях забыл сдвинуть запорную кнопку и теперь терзал его в сердцах, готовый грызть зубами. — На работу! Разве ты не знаешь, что я работаю, служу и должен ходить в свою контору?

— Да, но так рано? И потом — по четвергам ты вообще не ходил. — Она подошла к двери и мягко сняла замок с предохранителя. Он взглянул на нее, хотел что-то сказать, но только рот раскрыл и поперхнулся: перед ним стояла мило улыбающаяся симпатичная женщина в платочке шалашиком — под матрешку — и смотрела на него большими глазами. Заметив на лице Чижикова удивление, она укоризненно покачала головой: