Татьяна Тэсс - Хранитель времени

Наступила тишина. Я хотела дождаться, когда вернется Кузя, но по нечаянности закрыла глаза и тут же уснула.

Проснулась я от негромкого стука в окно.

Подняв край занавески, я увидела на улице долговязого человека, который, присев, заглядывал в комнату. Бритая голова его, освещенная бледным светом зари, блестела. Он поднял руку и снова осторожно стукнул, словно поскребся, в окошко. На левой руке его я увидела татуировку: змею, кусающую собственный хвост.

— Что вы хотите? — спросила я шепотом.

Человек растерянно смотрел на меня.

— Извиняюсь! — сказал он. — Я думал, тут Кузьма Федорович спят. А где они?

Я услыхала стук раскрывшегося в спальне окна.

— Ты что, Пилипчук? — спросил свежий, спокойный голос Кузи.

— Кузьма Федорович, куда первую бригаду ставить? — сказал человек, торопливо переходя к другому окну.

Кузьма Федорович помолчал.

— Поставишь на седьмой участок, к Селезневу, — негромко сказал он.

— Куда? — удивленно переспросил Пилипчук.

Тополя зашумели под ветром, и я не услыхала, что ответил Кузя. Потом, в нежданно наступившей тишине, он сказал:

— Передай, чтобы за мной сейчас прислали машину. Если шофера еще нет, пусть пригонят попутный самосвал.

Окно захлопнулось. Что-то сонно и жалобно пробормотала Анечка, ей ответил успокаивающий, ласковый басок. В столовую вышел Кузьма Федорович, на плече у него висело мохнатое полотенце. Лицо его после сна было припухлым, но глаза блестели ясным и чистым блеском, точно он уже умылся ключевой водой.

Осторожно ступая, Кузя прошел через комнату и распахнул дверь в сад.

И тотчас же молодое солнце обдало его струящимся щедрым золотом первых лучей, из степи потянуло крепкими запахами трав, и тополь стукнул о стекло крутой прохладной веткой.

1952

Первой прошла через вестибюль немолодая полная женщина с черными густыми бровями. Лицо у нее было озабоченное, глаза глядели строго, и когда она надевала халат, то никак не могла попасть в рукав и долго сердито дергала рукою. Гардеробщица Нюся поправила ей халат, застегнула пуговку на манжете.

— Хорошая погода сегодня! — сказала Нюся, но женщина ничего не ответила и пошла к лестнице, тяжело и твердо шагая.

Вошел румяный толстяк с пухлым двойным подбородком, потом вошел аккуратный беленький старичок в очках. Переодеваясь, он поглядел на себя в зеркало и сделал губами такое движение, словно сдувал с носа муху. Появились, держась стайкой, студенты. Надевая халаты, они переговаривались. Долетали обрывки фраз:

— …Пересадить железу и дать ей питание через сшитый сосуд. Понятно?

— …И вдруг он говорит: «Вы будете мне ассистировать!» Я так и обмер!

Тяжелая дверь все время открывалась, кто-то входил, раздевался, поднимался по лестнице. В углу вестибюля, у окошка, сидела женщина. Когда открывалась входная дверь, женщина быстро и тревожно, как птица, поворачивала голову. Она всматривалась в вошедшего и долго провожала его глазами; лицо у нее было вопрошающее и растерянное, как будто она не могла решить, тот ли это, кто ей нужен. Вошедший поднимался по лестнице и исчезал за поворотом, словно растворялся вместе со своим белым халатом в косом и сильном снопе солнечных лучей, падающих на лестницу из коридора.

За поворотом лестницы шла таинственная, особая жизнь; оттуда доносились приглушенные голоса, шаги. Иногда женщине казалось, что она слышит отдаленный, протяжный шелест, похожий на вздох или стон. Тогда она вся напрягалась и вытягивала шею, прислушиваясь. Каждый человек в белом халате представлялся ей принадлежащим к суровому и недосягаемому высшему совету, решающему там, наверху, судьбу простых смертных.

Люди же, поднимающиеся по лестнице, в большинстве своем шли на совещание. Это было обычное совещание, на котором обсуждались очередные дела клиники. Рядом, в большой комнате, занимались со студентами. Палаты и операционные были расположены в другой части корпуса, и сюда, в вестибюль, доносились главным образом голоса санитарок, разносящих завтрак.

Обо всем этом женщина не знала. Она сидела в вестибюле с восьми утра, вглядывалась в лицо каждого, кто входил в клинику, и ей казалось, что все встревожены, озабочены и в самом воздухе вестибюля таится что-то тревожное, словно здесь стряслась какая-то беда. Так всегда бывает с людьми, поглощенными своим волнением.