Татьяна Тэсс - Поступи, как друг

И вот я жду в вестибюле клиники. Я совершенно не знаю, как выглядит человек, которого должна здесь увидеть. Скоро начнется заседание научного общества, куда он придет. Дверь поминутно открывается. В каждого, кто входит, я внимательно вглядываюсь.

Порог переступает осанистый человек с большим портфелем. Он не торопясь раздевается, аккуратно стряхивает мокрый снег с воротника, осторожно вытирает платком щеки. В каждом его жесте — уверенность в себе, значительность, неуловимое сознание собственного превосходства. Я гляжу на его широкую, барственную спину, когда он поднимается по лестнице, и думаю: «Нет, не тот».

Сейчас у вешалки краснощекий шумный брюнет с добродушным лицом и свисающим на лоб чубом. Он называет всех входящих по имени, громко и приветливо здоровается, немного театрально протягивая свою большую, широкую руку, кого-то окликает, кого-то просит занять ему место… Возле вешалки сразу становится тесно. Потом он взбегает вверх, перескакивая через ступеньку, а я смотрю ему вслед и думаю: «Нет, не тот!»

Теперь раздевается очень сосредоточенный, ушедший в себя человек. Он настолько поглощен собственными мыслями, что ничего вокруг себя не замечает. Он забывает снять галоши и возвращается назад. Потом он возвращается еще дважды — за очками, за папкой, — сконфуженно извиняется и уходит, не заметив, что с ним здороваются. И опять я решаю: «Не тот!»

Того, кого я жду, все нет. И в минуту, когда я начинаю думать, что он совсем не придет, я слышу за своей спиной восклицание:

— Здравствуйте, доктор!

Здоровается немолодая озабоченная женщина — родственница кого-то из больных.

Она все время сидела в углу, отправив с санитаркой в палату кулек яблок. Я давно заметила ее лицо, усталое и грустное. Сейчас оно просияло, даже глаза у нее стали другими — теплыми, глубокими, изумленными… Тогда я снова поворачиваюсь и смотрю на того, кто вошел в дверь.

Ни в наружности, ни в одежде вошедшего нет ничего заметного. Он неловко и даже смущенно вглядывается сквозь запотевшие очки. У него обыкновенная внешность человека, уставшего после рабочего дня. На вид ему лет пятьдесят с лишним, что-то застенчивое и доверчивое сквозит в очертаниях его лица, во внимательном взгляде, в мягкой улыбке… И я делаю шаг вперед и тоже говорю:

— Здравствуйте, доктор, здравствуйте, Павел Нилович! Я вас давно жду…

Теперь мы сидим на площадке лестницы, за круглым столиком. Он смотрит на меня с изумлением, так и не понимая, зачем я его разыскала. Для начала разговор заходит о его работе.

…Что говорить, трудная у него специальность! Болезнь — это всегда беда. Но нет, пожалуй, ничего более страшного, чем болезнь, поражающая душу.

Можно пожаловаться, когда болит рука. Можно посетовать на больное сердце. Но нельзя, невозможно даже близкому рассказать о боли, о страхах, о призраках, которые гнездятся в тайниках души, терзая, лишая сна, обрекая на муки, на беспредельное одиночество…

— Чтобы быть психиатром, надо прежде всего любить людей, — говорит мой собеседник. — Если больной почувствует вашу любовь к нему — только тогда он впустит вас в свой внутренний мир. Он ответит вам на вопрос: «Что тебя мучает?» И врач должен снять источник этих мучений, затормозить очаг возбуждения, создать щадящие условия для этой израненной души, для несчастного, страдающего человека…

Он говорит, а мне видится лицо женщины, сидевшей в вестибюле, ее вспыхнувшие глаза и та неизъяснимая нежность, с какой она сказала: «Здравствуйте, доктор!» Мой собеседник продолжает говорить, а я думаю не только о его работе, но о его жизни, его доме, его судьбе, обо всем том, что стало мне известно без его ведома и что узнала я из полученного в редакции письма. И, сказать честно, из-за письма-то я и пришла сюда.

Нового моего знакомого зовут Павел Нилович Ягодка. Пятнадцать лет назад в его семье случилось несчастье.

Смертельно заболела его младшая сестра, еще молодая женщина, мать четверых детей. Муж ее без вести пропал на фронте, она жила с детьми одна. Узнав о ее болезни, брат вылетел к ней на самолете. Как врач он понял, что состояние ее безнадежно. Он увез ее вместе с четырьмя детьми в Москву.