Василий Золотов - Земля горячая

— Было б хорошо, если бы кто-нибудь из учителей пришел.

— Значит, мне надо пойти в школу?

— Думаю, что не стоит. Вы лучше сходите в райком. — Виктор говорил, заметно нервничая. «Пусть, пусть понервничает! Может быть, чужое горе заставит его хоть на время забыть о своем», — подумала я.

— И скажите им так: нельзя, ни в коем случае нельзя допускать, чтобы человека травили, как волка! Каждый имеет право любить… — Виктор посмотрел на меня и сказал: — Может быть, вам неудобно, может, вы не хотите? Тогда не надо никуда идти. Только прошу передать Кириллову или Степанову: пусть завтра обязательно придут, они мне нужны.

— Ну что ты, Виктор, я пойду. А Кириллов и так завтра к тебе собирается заглянуть.

— Галина Ивановна, а от мамы ничего нет?.. — спросил он тихо.

— Пока — ничего. Но я уверена, что она уже выехала.

— Эх!.. — Виктор горестно махнул рукой и не оборачиваясь пошел в палату.

Я отправилась в райком.

В помещении царила тишина. Не было почему-то обычного для райкома оживления. Мне очень не хотелось идти к секретарю: ведь я не знала ни самой девушки, ни обстоятельств, заставивших ее пойти на такой страшный поступок. Но я дала слово Виктору, и нельзя было идти на попятную.

Женщина, сидевшая в приемной, сказала мне, что первый и второй секретари заняты.

— Я подожду…

— А вы по какому делу?

— По личному.

Ждать пришлось довольно долго, около часа. Но вот раздался короткий звонок, и женщина вошла в кабинет. Немного погодя она вернулась и, кивнув на дверь, сказала мне:

— Можете войти.

В кабинете за массивным письменным столом сидел грузный мужчина. Лицо его было одутловато, рыхло.

— Кажется, Певчая? — спросил секретарь. — Чем могу быть полезен?

Я коротко поведала ему обо всем, что узнала от Виктора. Секретарь, казалось, без особого интереса слушал меня. Я рассердилась и вымолвила резко:

— Молодую мать травят, понимаете! Надо оградить ее от этого, защитить.

— А как вы считаете — это нормально, если в роддом попадает школьница, совсем еще девочка?

— Считаю, что она имеет право на любовь! Ведь ей восемнадцать лет!

— Все это развращенность, распущенность, последствия скверного воспитания!

— Ничего подобного, просто люди любили друг друга!

— Смотрите, Певчая, с подобными понятиями вы далеко зайдете!

— Напрасно вы меня предупреждаете. Я не ребенок. А вот вам надо бы…

Но в этот момент неожиданно громко затрещал телефон. Секретарь, поморщившись, снял трубку.

— Слушаю, да-да. Что?.. Скончалась?.. Не может быть!

Он бросил трубку и стиснул голову руками. Посидев с минуту в таком положении, секретарь нажал кнопку. Вошла женщина, которая сидела в приемной.

— Немедленно вызовите ко мне директора школы.

— Хорошо.

Секретарь встал и подошел ко мне.

— У нее, говорят врачи, остался сын, здоровый мальчишка… — Он помолчал и вдруг спросил: — Послушайте, а откуда вы узнали о ней, что заставило вас вмешаться?

— Мне рассказал всю эту историю наш грузчик — лежит сейчас в больнице. Он уговорил меня зайти к вам, попросить, чтобы помогли прекратить травлю.

— Вмешался посторонний человек, грузчик, а те, что знали ее, равнодушно прошли мимо… — глядя в окно, сказал секретарь и взволнованно заходил по комнате.

Потом, словно вспомнив что-то, спросил:

— Скажите, положа руку на сердце, а как же все-таки будет с отцом вашего ребенка?

Вопрос был неожиданным и странным. У меня не было времени думать о связи его с тем делом, по поводу которого я и пришла сюда. Поэтому я холодно ответила:

— Если вас это интересует, то у ребенка должен быть настоящий отец, а не тот, кто номинально считается им… А что касается сплетен, то я их не боюсь!

Секретарь невесело улыбнулся.

— Вижу, что сплетен вы не боитесь. Но понимаете, товарищ Певчая, некрасиво получается: одна у вас в порту бросает мужа, другая разрушает семью… И обе коммунистки! Простите, может, я и неправ сейчас, но мне кажется немного странным, что девушку пришли защищать именно вы…

Я едва сдержалась, чтобы не заплакать от обиды! Вот как обернулось мое желание помочь Виктору и, конечно, несчастной девушке. И подумать только, как много недоброжелателей у нас с Шурой. Льют, видно, целые ушаты грязи на нас.

Секретарь стоял у окна и смотрел на улицу, а я теребила пальцами конец платка. Я собиралась поговорить с ним о многом: о Шуре, о Булатове, об Игоре, о своих переживаниях, но теперь не могла и не хотела. Стоит ли его разубеждать в том, что ему наговорили. И вдруг секретарь опять повернулся ко мне: