Василий Золотов - Земля горячая

Настя, строго оглядев класс, сказала:

«Случилась беда, ребята, — Лера Орлова потеряла альбом…»

Весь класс с сочувствием смотрел на Лерку, а она молчала, глотая слезы. Я же готова была провалиться сквозь землю от жалости к ней и злости на себя. Правда, в самом начале я даже подумала: «Так ей и надо, пусть не задается!» Но потом едва удержалась, чтобы не разреветься…

Шура снова вздохнула.

— Ты, наверное, думаешь, что я немедленно встала и призналась, что альбом порвала я?.. Ничего подобного. Я ничего никому так и не сказала. Мы часто ходили всем классом на лыжные прогулки, в кино, в театр, а о марках совсем не вспоминали, как будто забыли о них. Но я-то не забывала, сама понимаешь. И вот что удивительно: время шло, а меня все сильнее и чаще мучила мысль об альбоме. Я даже учиться стала хуже, честное слово! Все это так терзало мою душу, что я наконец твердо решила пойти к Насте и все-все рассказать. У меня просто не было больше сил без конца думать о Лерке и ее сокровище. Я поняла тогда, что нет ничего хуже сознания того, что ты совершила тяжелый, безобразный поступок, переживаешь, мучаешься, а о нем не знает никто. Теперь что угодно, только бы не остаться одной со своей болью. Мне казалось, что вокруг меня выросла какая-то плотная стена.

Я пошла к Насте и все рассказала ей. Она выслушала меня молча, ни разу не перебив. А когда я кончила, порылась в шкафу, достала оттуда какой-то листок и сказала тихо: «Возьми это письмо и прочти». Я робко взяла листок: писали пионеры той школы, где мы выступали. Это был ответ на вопрос Насти, не находил ли кто-нибудь из ребят альбома с марками. «Альбом мы не нашли, — писали ребята, — но сторожиха наша хотела как-то затопить печь, а в ней оказались обрывки листов с марками. И еще Коля Синцев видел, как ваша пионерка рвала альбом у школы…» Дальше шло довольно точное описание моей одежды. Я прямо окаменела, когда прочла письмо. Я боялась поднять глаза на Настю. А она так же тихо сказала: «Я давно знаю, что это сделала ты, но решила до поры до времени молчать. У человека, что бы он ни сделал, есть невидимый свидетель — его совесть. Вот я и ждала, когда заговорит твоя совесть…»

Шура вдруг встала и помогла подняться мне.

— Пора идти, Галка.

— Да ты уж доскажи до конца!

— Да тут нечего и рассказывать. Просто память мне на всю жизнь. Вот и все. Теперь, что бы я ни делала, знаю: от укоров совести никуда не скроешься. Вообще, запомни, Галка: одна ты никогда и нигде не бываешь — невидимый свидетель, твоя совесть, всегда с тобой…

Мы молча пошли к поселку.

— Вот если б твой свидетель сегодня не дремал, ты не стала бы так выскакивать, — сказала Шура.

— Значит, я неправа?

— В данном случае неправа. Не так нужно выступать в защиту друзей и доказывать свою правоту.

Мы опять замолчали. Немного погодя я спросила:

— Кого же доизбрали в бюро?

— Конечно, Булатова! Только благодаря твоей поддержке он оказался на высоте, иначе бы ему бюро не видать, как своих ушей!

Я и сама чувствовала, что поступила не так, как следовало. Шура же, словно читая мои мысли, продолжала:

— Главное, Галка, научиться держать себя в руках.

Я ничего не ответила — Шура была права. У крыльца нашего барака Шура сказала:

— Что же ты не спрашиваешь о самом главном?.. Ведь нам вкатили по первое число!..

— Говори скорей, чего ты тянешь! — выпалила я, чувствуя что-то недоброе в наигранно веселом тоне Шуры.

— А вот слушай, как записали в протокол: «За моральное разложение и раздоры с семьей объявить члену КПСС Минцу выговор с занесением в учетную карточку».

— А тебе?

— Еще хуже: «Воробьеву, ставшую между Минцем и его семьей, вывести из состава бюро и…» — Голос Шуры дрогнул.

— Ну, ну!..

— «…и рекомендовать ей оставить Минца в покое…»

— Какого же черта ты мне весь вечер заговаривала зубы! Да я сейчас этому Бакланову!.. — взорвалась я. — Идем ко мне, я сейчас же!..

— Вот потому-то я тебе зубы и заговаривала, чтобы ты, прежде чем что-то сделать, как следует подумала, — перебила меня Шура.

Она была спокойной, очень спокойной. Но мне казалось, что это было затишье перед грозой.

— Пошли, Галя, спать. Ночую сегодня у тебя, хорошо? Хочу выспаться по-настоящему.

Я не спала всю ночь. Шура же, как только легла на бок, лицом к стене, крепко уснула, ни разу не повернувшись. Утром она встала по обыкновению подтянутая, но немного бледная. За завтраком я спросила:

— Что же ты теперь собираешься делать? Разойдетесь?