Константин Лагунов - Начнем сначала

Плеснулся в зале гул не то осуждения, не то одобрения, не то недоумения. Плеснулся и сник.

— На рубле растим мы свои успехи. Рублем меряем и энтузиазм, и сознательность, и трудовой героизм. Рублем и воздаем за них…

Из зала полетело:

— Правильно!

— Откажись от рублей-то, не приневолят.

— Дайте высказаться человеку.

— Давай, Дмитрий, выкладывай.

— Пустозвон!..

Столкнулись лбами одобрение с осуждением, и все меньше оставалось в зале равнодушных, безразличных, и все очевиднее непримиримость двух позиций, двух лагерей, на которые раскалывался зал.

— Зачем вы выпустили этого юродивого? — строго и недовольно спросил Бурлак Глазунова.

Тот только взглядом кольнул управляющего трестом, а слова не удостоил.

Небрежно отмахнулся Сивков от роя выкриков, летящих из зала, и те рассеялись. И снова звенящая тишина, в которой слабый голос Сивкова звучал отчетливо и сильно:

— Вот сейчас серединка февраля. Полтора-два месяца остается нам из отпущенного природой времени на строительство трубопровода. А у нас — ни у шубы рукав! И работаем мы пока вполсилы. Без нажима и перегрузки. Чего же ждем?

И опять выкрики из зала:

— Аврала!

— Начальника главка с премиями!

Теперь уже никто не наскакивал, не опровергал, не подъедал, и это возбудило, окрылило Сивкова, и он, возвысив голос, звонко и громко поддержал кричащих:

— Точно! Ждем не дождемся, когда на трассу прикатит высокое начальство с материальным стимулом на прицепе. Сделал ходку на трубовозе — получай четвертную. Еще ходку — еще четвертная. За каждый сваренный стык, за каждый метр траншеи, за все — чистоганом и не сходя с места! Вот тогда дрогнет стройка. Заполыхает трасса. День и ночь будет грохотать и сверкать. Спать будем по три часа в сутки. Отрастим бородищи. Охрипнем. Осатанеем. Но трубу сдадим в срок. Набьем червонцами карман и станем собираться в отпуска… По уму ли это, мужики? Не обижаем ли мы себя и тех, кто приехал сюда не ради длинного рубля, а за-ради того, чтобы подмогнуть Родине?..

Стиснув кулаки и зубы, Бурлак наклонился к секретарю парткома и гневно выговорил:

— На кой черт вы его поставили председателем собрания?

— Кто ж его знал… — смятенно оправдывался секретарь.

Бурлаку надо было выместить на ком-то гнев, и он разразился целой тирадой:

— Голова не только для ондатровых шапок существует. Подумайте, кого выпустить после него. Толкового, авторитетного, чтобы сбил пламя, перевел на другие рельсы.

— Работал я в бригаде Кабанова, — умиротворенным, снова притихшим голосом заговорил опять Сивков. — Добрый мастер. Ювелир по сварке. Но шкурник!

Зал громко ахнул. И за этим гулом мало кто расслышал, как сидящий в президиуме Кабанов подскочил и крикнул:

— Ты поаккуратней! За такие ярлычки можно и в морду схлопотать!

Повернулся Сивков к вскочившему Кабанову и, тем же небрежным взмахом руки смирив грохот, повторил непререкаемо:

— Шкурник и есть. И другого звания тебе нет. — Громко вздохнул, выдержал недолгую паузу. — Работал я у Кабанова в бригаде. Честно работал…

И Сивков рассказал, как и за что вышибли его из бригады, как ославили бракоделом на все управление и с позором выгнали. Кое-кто лишь понаслышке знал об этом, иные и вовсе не ведали, теперь шумно негодовали, накоротко схватывались друг с другом, наполняя зал выкриками:

— Кабанов всю жизнь на подмазках!

— Ему бы только хапнуть!

— У него не душа — сберкнижка!

— Научись сперва, как он, работать, потом рот разевай!

— Следите за регламентом, — Бурлак тронул Глазунова за плечо.

— Могу уступить вам это место! — свирепо прорычал Глазунов, резко тряхнув невероятно лохматой, будто ощетинившейся головой.

Выжидать тишины Сивков не стал. Набрал полные легкие воздуха и заговорил чуть громче:

— Деньги, конечно, штука нужная. Не лишняя. С ними веселей, уверенней. Кто спорит. Но разве мы здесь только ради них?..

Тут, будто по сигналу дирижера, стали глохнуть голоса в зале, и снова загустела настороженная тишина. Сивков перемену к недоброму не уловил, говорил неторопко и раздумчиво, словно бы не речь держал, а размышлял вслух. Рассказал, как в лютую стужу бригада Воронова одолела вставшую на пути безымянную речонку, как нырял молодой сварщик, чтоб подцепить лежавшую поперек трассы трубу.

— И надбавки за то не запросил. Слышишь, Кабанов? И премией его не оделили. А разве он такой один? Разве мы хуже? Надо расшевелить, увлечь людей. Это, конечно, потрудней, чем швырнуть им куль червонцев. С наскоку не возьмешь. Ну, да пора, по-моему, и о душе задуматься. Не построив коммунизм в себе, вокруг не выстроишь…