Константин Лагунов - Начнем сначала

— Ничего-ничего, — бормотал он, в сто сотый раз поднимаясь на ноги. — Приспособлюсь… Потихонечку… Главное — вперед. Только бы до лесочка…

Ему показалось, что он все-таки подладился к бурану, и хотя боком, согнувшись, то и дело падая на четвереньки, но зато без недавнего напряжения и страха и куда быстрей прежнего продвигался вперед, к невидимому спасительному лесу, на опушке которого прилепился поселок.

Бурлак потел, задыхался и в то же время мерз. В рукава, перчатки, за голенища — всюду набился снег и таял там, и вот уже промокли брюки и тут же заледенели панцирем. Ныли руки, ломило колени. Чтобы отвлечься, стал думать об Ольге.

Дорога некруто, но приметно поползла в гору. Бурлак возликовал: сейчас он вскарабкается на горку, одолеет небольшую равнину и укроется от бури в спасительном лесу. «Давай, давай», — заторопил он себя. Но едва подъем кончился, сгинула из-под ног колея. То ли на бугре ее вовсе не было, то ли была она мелкой и ее завалила, заровняла, зализала метель. «Вернуться, найти колею и снова вверх».

Он развернулся, сделал несколько шагов и провалился в снег почти по пояс. Пока выбрался из этой ямы, потерял направление. «Спокойно. Без паники. Дорога где-то рядом».

Дороги не было.

— Не может быть… Не может быть… — ожесточенно бормотал он, изнемогая и задыхаясь.

А буран голосил и приплясывал, толкал, гнул, опрокидывал обессиленного Бурлака, ослепил и оглушил и вымотал его настолько, что у того вдруг пропало желание чего-то искать, куда-то продираться, двигаться, шевелиться, думать…

Где-то осталась теплая, спокойно и мягко рокочущая машина с Рюриком.

Где-то затерялась спасительная дорога..

Где-то затаился лес…

Где?

Свистит, улюлюкает, воет разнузданная стихия. Катят и катят по равнине упругие снеговые валы. И по нефу ходят такие же валы. Цепляются друг за друга земные и небесные волны и, как гигантские жернова, перетирают и пережевывают все, что попало меж ними. С оглушительным ревом и грохотом бешено крутятся буранные жернова, и нет у Бурлака ни силы, ни воли, ни желания вырваться из смертоносных зубьев, защититься, спастись. Схлынуло, угасло напряжение, пропала цель, иссякло желание. «Куда? Зачем?..»

Сломленный, придавленный Бурлак остановился, и тут же буря обрушила на него снежную лавину, наметая вокруг сугроб. Измученное тело не чувствовало холода. Обожженное ветром лицо ныло. В черепе молотом ухала рвущая сосуды кровь.

«Найти дорогу, нащупать колею… К лесу хоть ползком, по сажени в минуту. Только не стоять. Это самоубийство».

Он стронулся, двинулся, начал свой последний круг. Чуял безнадежность попытки. Чуял, как из него вытекают последние силы. Но не сдавался. Слепо мял и месил сапогами зыбкую снеговую мякоть. Падал. Барахтался в сугробах. Полз. И снова вставал. Открытым ртом хватал воздух, задыхался и кашлял. В сознании одно: «Двигаться… Двигаться… Двигаться… Шуба, сапоги, перчатки — все на меху. Мороз не велик. Ветру не по зубам. Выйти бы только на дорогу. Или пробить тропу и по ней туда-сюда… Туда-сюда…»

И он двигался, то тараня сугробы, то облегченно шагая по твердому насту. «Неужели эти сволочи не догадаются связаться с поселком, узнать, поднять тревогу? Марфа давно бы снарядила целый караван «Катерпиллеров» и сама с ним… При чем тут Марфа? У меня Ольга. И будет сын…»

Это бессмысленное, конвульсивное хождение по сугробам забрало остаток сил, и, когда ветер сшиб его носом в сугроб, Бурлак вдруг почувствовал, что больше не встанет, не шагнет. Сыпучая, холодная, белая мякоть сугроба притягивала, ласкала и убаюкивала, но когда, расслабясь, он распластался безжизненно и затих, ударило в сердце: «А Ольга?.. А сын?.. Там Юрник… Хватятся… Придут… Дотянуть… Не упасть…»

С великой потугой он все-таки поднял из сугроба свое зазябшее ослабленное тело. Поднял и заставил двигаться. Так, во всяком случае, казалось ему. На самом же деле он никуда не шел, а топтался на месте, нелепо и глупо топтался на крохотном пятачке, на малой, промятой им проплешинке. Но уже не чувствовал ни холода, ни сырости, ни колючести снежных вихрей, ни обжигающих ударов ветра.

Он деревенел.

Каменел.

Замерзал.

Все тяжелей становились набитые снегом сапоги. Тянули к земле намокшие, заледенелые полы шубы. Еще более окрепший ветер свирепо наскакивал всегда с неожиданной стороны, и валил, и не давал подняться. Долго, безмерно долго сопротивлялся, противился Бурлак злым силам. Падал, но вставал.