Василий Шурыгин - Октябрьские зарницы. Девичье поле

Душе Северьянова всегда были милы откровенные речи, но сейчас ему вдруг стало неловко от такой прямой откровенности. Неловкость почувствовала и Токарева.

— Прости, Степа, мою несдержанность, — избегая его взгляда, сказала она. — Я никакого права не имею на нее злиться… в чувстве никто не волен. Если ты полюбишь другую… Ну, что ж! Я со зла выйду замуж за Шанодина…

— Ты и на первое свиданье со мной пошла тогда со зла?

— Да, со зла. — Маруся твердо глянула в улыбавшееся лицо Северьянова.

И опять неловкая, тяжелая пауза.

Северьянов в раздумье сжимал и разжимал свою ладонь с Марусиной косынкой. В его памяти опять встал кроткий образ Тани Глуховской. Маруся тоже думала о своей неведомой сопернице, стараясь угадать ее облик, движения, походку.

— Ну вот и объяснились наконец начистоту, — выговорил застенчиво и почти виновато Северьянов.

— Стало быть, правда? — сказала Токарева с внешним достоинством.

— Правда, Маруся.

Невдалеке впереди высилось здание, напоминавшее своим куполом молельную часть церкви. Вот они сейчас с утраченными мечтами войдут в шумный его вестибюль. Стараясь приглушить мысли, доберутся они до кабинета экспериментальной психологии совсем чужими друг для друга.

…Профессор Корнилов демонстрировал на несложном, изобретенном им самим аппарате силу реакции человеческого организма на внешнее раздражение. Обычно после каждой своей лекции теоретические выводы он подкреплял опытами. Желающих стать подопытными всегда было больше, чем достаточно. Сейчас у стола, на котором стоял аппарат для экспериментов, выстроилась длинная очередь. Первым номером был учитель-тамбовец, великан с курчавой каштановой шевелюрой. Резкими чертами лица, будто вылитого из бронзы, и всей осанкой тамбовец напоминал древнерусского богатыря, приготовившегося к поединку. За ним с какой-то лукавой тайной мыслью профессор поставил Северьянова, который, недоумевая и смущаясь, смотрел тамбовцу-великану чуть выше поясницы.

— Начинаем, — почтительно обратился к тамбовцу профессор. — Положите на эту вот кнопку средний палец вашей левой руки и, как только услышите звонок, быстро отнимите.

Великан медленно и лениво улыбнулся, положил палец на кнопку… Звонок… Тамбовец неторопливо и с детской равнодушной улыбкой снял палец. Профессор всмотрелся в шкалу и в покрытое копотью до густой непроницаемой черноты стекло, по которому в момент опыта слабо скользнула игла аппарата.

— М-да! Маловато! — Профессор смерил глазами огромную внушительную фигуру тамбовца.

Великан встряхнул шевелюрой и неторопливой поступью возвратился на свое место.

— А ведь, товарищ профессор, — объявил сосед богатыря по комнате, — он у нас в общежитии пальцем гвозди вгоняет в стольницу.

— Признаюсь, — пошевелил слегка пальцами свою красивую русую бородку Корнилов, — я опасался за целость моего аппарата.

Веселый, сдержанный смешок пробежал по лицам присутствующих.

— Северьянов чувствовал себя, как говорится, не в своей тарелке. «Константин Николаевич, вижу, читает мои мысли», — думал он о профессоре и по его знаку машинально положил палец на кнопку. Звонок. Северьянов вздрогнул и резко отдернул палец. В аппарате что-то пискнуло, щелкнуло. Профессор взглянул в хмурое лицо Северьянову.

— Трудненько вам будет жить на белом свете! — В медленных и выразительных словах профессора чувствовались и интерес к судьбе стоявшего перед ним, и искренняя убежденность в правоте своих слов.

— Что случилось, Константин Николаевич?

— Случилось непоправимое: фиксирующая игла подскочила выше столбика шкалы и, падая вниз, зацепилась за него и сломалась.

Несколько мгновений в лаборатории стояла мертвая тишина. Северьянов виновато оглядывался по сторонам с выражением своей обычной тревожной напряженности.

— А не могло, Константин Николаевич, случиться так, — краснея и сдерживая смех, выкрикнул с места Наковальнин, — что испытуемый нарочно во всю свою моготу нажал пальцем на кнопку? — и почувствовал неуместность своей шутки.

«Чего ты-то суешь свой утиный нос! — мысленно выругал приятеля Северьянов и сердито скользнул по его лицу раздраженным взглядом. — Скоро, чертушка, в своем собственном существовании усомнишься».

— Подопытный был рассеян, — не громко, но твердо возразил профессор, — то есть сосредоточен на какой-то сторонней опыту мысли. Это и увеличило силу реакции. Звонок был для испытуемого совершенной неожиданностью.