Василий Шурыгин - Октябрьские зарницы. Девичье поле

По пути в столовую Северьянов догнал Ефима Григорьевича Ипатова, а попросту Ипатыча, и подумал: «Сегодня мне везет на встречи». Ипатова он хорошо знал. Школа, в которой работал тот, находилась в пяти верстах от его родного села. Ипатыч был старше Северьянова лет на двадцать, но, как и Северьянов и Барсуков, был экстерн и тоже бывший фронтовик, демобилизованный по ранению еще при Керенском. В царской армии Ипатыч дослужился до чина прапорщика.

— Ну как? — здороваясь с Северьяновым тепло и приветливо, воскликнул Ипатыч с неугасаемой своей добродушно хитроватой улыбкой. — Ты, говорят, нам профессора из Москвы привез?

— Привез, Ефим Григорьевич!

— Вот, брат, это здорово! А то наши экстерники уже по домам собрались разъезжаться. У нас тут вусовцы верх окончательно взяли. С часу на час ждут падения Советской власти, мобилизуют родителей в своих интересах и требуют автономии школы. Хлебникова с ними дипломатничает, а Барсов, сам знаешь, теленок, ну и лавирует между Советской властью и Иволгиным. Нам на все это постыло глядеть.

Большинство учительства в те времена представляло собой в политическом смысле обывателей и занимало выжидательные позиции. Зарплата их составляла десятую долю прожиточного минимума. Дефицит покрывали ученики натурой: приносили учителям хлеб и молоко. Холостые учителя ходили, как пастухи, харчиться по домам в порядке очереди, которую устанавливали на деревенских сходках. А некоторые учителя при «черном» переделе земли получили наделы и ударились в хлебопашество.

— Плохи дела тут у нас, говоришь? — спросил с пытливым раздумьем Северьянов. — Вусовцы, значит, орудуют, а мы, вахлаки, дезертируем, вместо того чтоб организоваться и всем миром пойти по всему фронту в наступление на контрреволюцию.

— Ждали вас с московских курсов, — виновато и все с той же тихой и хитрой улыбкой оправдался Ипатов. — Много еще учителей плетутся за нашими зубрами — Иволгиным и Миронченко. А мы, экстерники… Ну, скажем, вот я: в новой педагогике разбираюсь, что осел в компоте, а старую они защищают, как львы. И разве таким, как я, вступать с ними в драку? Правда, тут к нам примкнул один преподаватель второклассной школы, окончил духовную академию, Ветлицкий. Этот круто Иволгину и Миронченко оглобли поворачивает. Но в новой педагогике тоже, как и мы, не силен… Я вчера пробовал тут одному медведю зубы лечить: заспорил с Миронченко насчет новой школы. И что ты думаешь, обо всем советском говорит небрежно, свысока, даже с насмешкой. Будто Советская власть и все советское не заслуживают даже его величественного внимания. Ты знаешь, я не люблю ругаться, но тут не вытерпел, и получилось: вместо настоящего разговора — пустые слова. Бедняки мы по сравнению с ними, Степан Дементьевич.

Северьянов снял фуражку и потер ладонью свои влажные от пота густые волосы.

— Этот Миронченко — упрямый козел, но скоро все они, Ипатыч, заговорят по-человечески! — Одержимый глубоким внутренним тяготением к общественной правде и совести, Северьянов не мог себе представить, чтобы умный, образованный человек всю жизнь опирался на ложь, лицемерие и притворство — эти краеугольные камни, на которых в буржуазном обществе практически ежедневно, ежечасно, ежеминутно созидается человеческая личность. — А насчет нашей бедности… ты зря, Ипатыч, прибедняешься! Тот, кто смело смотрит в лицо будущему, самый богатый человек. А они к будущему стоят затылком, поэтому при всей их педагогической эрудиции и умении силой слова внушить ее другим, у них все-таки пустые черепа и высохшие сердца. У них нет будущего, Ипатыч. Им привычки заменяют убеждения. — После короткого раздумья Северьянов добавил: — Нам, конечно, очень, очень много надо работать, учиться, но мы богаче их. Возьми свои слова обратно, Ипатыч!

— Беру, — поспешил отречься от своих слов Ипатыч и скользнул улыбчивым взглядом по черным, загоревшимся глазам Северьянова.

— Ты уже позавтракал? — круто переменил тему разговора Северьянов.

— Да нет. Иду вот. — Ипатов поднял голову, чихнул и, видимо, что-то вспомнил. — Вот пропасть, забыл в общежитии сахар. А Таня Глуховская вчера на ужине объявила, что после завтрака сегодня будет настоящий китайский чай!

— Кто эта Таня?

— О-о! Это, брат, наша общая любимица на курсах. Молоденькая учительница, совсем девчонка, а такая расторопная, хозяйственная, беда! Наши сельские учительницы все добровольно взяли на себя роль подавальщиц. Дежурят по очереди. А Таня — золото. Все мы от нее без ума, но один не отходит от нее. Есть у нас тут такой. Демьянов. Умник. Вусовский «дьячок». Иволгину и Миронченко подпевает. Он зимой в прорубь по команде Иволгина полезет.