Василий Шурыгин - Октябрьские зарницы. Девичье поле

— Он и сейчас стучится и требует, чтоб за пуд платили пятьсот рублей.

— Так вам и надо! — с ледяным спокойствием бросил Шанодин.

Северьянов в сильном припадке ожесточения скомкал лист со своими заметками и встал, намереваясь присоединиться к товарищам, отбивавшим атаки вожака эсеров. Борисов потянул Северьянова за рукав гимнастерки.

— Сядь! Ты сейчас очень взвинтился: будешь спорить не за правду, а за себя. Ты, конечно, можешь сейчас стать победителем. Но запомни: когда ты побеждаешь других — ты силач, а когда побеждаешь себя — ты богатырь.

Наковальнин осклабился.

— Не задерживай его! Пусть Васька Буслаев силушку свою на эсерах померяет.

Северьянов окинул подобревшим взглядом широкую физиономию Наковальнина, потом метнул глаза на утратившее сонливость лицо Борисова и послушно сел.

— За какие заслуги перед революцией и кто нам на курсы из Тульской губернии эту контру прислал?

— Он не из губернии, — успокаивающим тоном ответил Наковальнин, — а из богатой семьи. Отец его инженер, а друг отца член ВЦИК. Шанодин не нам с тобой чета.

— Член ВЦИК! — процедил сквозь зубы Северьянов. — Если он так же рассуждает, как и Шанодин, то это подьячий из породы собачьей, а не представитель Советской власти.

— Почему ты считаешь, что ты только один думаешь и говоришь правду? — спросил уже серьезно Наковальнин, подняв значительно, как регент камертон, указательный палец.

— Потому так думаю и говорю, что моя правда — это наша правда. К ней лежит не одна дорога, но все они ведут на широкий большак ленинской правды, по которому мы с тобой сейчас идем, и не знаю, как ты, а я ясно вижу эту нашу ленинскую дорогу к правде.

Наковальнин прижал к виску палец и, не спуская глаз с Северьянова, протяжно выговорил:

— Мда-а! Вот с какой стороны ты меня обошел! Пожалуй, ты сейчас прав. И лях с ними, с эсерами! Вот лучше послушайте, что в газете пишут о немцах! — Наковальнин уткнулся в газету и начал читать: — «Мирбах напоминает о нашем обещании «воздержаться от пропаганды», что-де пропаганда находится в противоречии с Брестским договором. Наше правительство отвечает, что указания на неправильные действия немецких властей не есть пропаганда. Берлин боится оглашения действий и поступков своих лейтенантов, «несущих культуру дикарям» Украины, Польши, Белоруссии и Латвии. Мы против тайной дипломатии…» Ну, чувствуете теперь, куда гнут колбасники? — Наковальнин поднял голову. — Читать дальше?

— Читай! — ответил за всех Северьянов, блуждая по комнате нахмуренным взглядом.

Наковальнин продолжал:

— «На Украине германские части в большем числе расквартированы по хуторам и деревням. Скоропадский как бы не существует. Деревня раскололась. Зажиточные доносят на бедноту. Бедняки защищаются: снимают часовых, бьют кулаков и крадут у немцев пулеметы, винтовки, патроны. Помещиков немцы взяли под свое покровительство, везде вывесили приказы: возвратить помещичье; имущество в трехдневный срок под угрозой расстрела. По деревням в большом количестве распространяются прокламации левых эсеров и большевиков. Немецкие солдаты при встречах наедине с населением жалуются на тяжесть службы, на каторжную дисциплину». — Наковальнин опять прервал чтение и откинул голову назад с выражением презрительного удивления: — Жалуются, подлецы, а чужой хлеб жрут и воюют с безоружным населением.

— Жалуются потому, что не по заработку жрут, — вставил хладнокровно Борисов. — Вот пожрут украинскую пшеницу и белорусское сало — и начнут своим офицерам погоны срывать.

— Наши партизаны, — тряхнул волнистой черной шевелюрой Северьянов, — заставят их раньше обратить оружие против своих баронов и буржуев.

— Вряд ли, — возразил Наковальнин, поглаживая пальцами газету. — Немцы, кроме как за жратву, ни за что драться не будут. Они свою революцию будут делать, держа руки по швам.

В зале по-прежнему было шумно: говор то нарастал, то затихал.

За столом, где сидел Шанодин, внезапно забушевала настоящая митинговая буря. На этот раз Шанодин напряженным полухохотом старался заглушить голос своего противника.

— Факт? — спрашивал он. — Вот тебе факт. Вчера я встретил знакомого рабочего. Худой, руки дрожат, лицо — краше в гроб кладут. «Что, — говорю, — голову повесил?» — «Скоро, — говорит, — и сам в петле повисну». — «С какого лиха?» — спрашиваю. «Кишки, — говорит, — в рот лезут от котлет из картофельных очисток!»

Северьянов с сосредоточенным ожесточением выслушал Шанодина. В глазах его промелькнуло что-то очень тревожное. Он провел рукой по лицу.