Михаил Лисин - Пути и судьбы

А для меня родник так и остался одним из самых удивительных, самых загадочных чудес на свете. Ведь это он оживил глухой болотный край, это он работает из века в век, и днем и ночью, и зимой и летом, чтобы продолжалась, чтобы торжествовала жизнь!

Много прекрасных мест на свете, но всех чаще и сильнее меня влечет родник в лесу. И чем напряженнее, сложнее жизнь, тем настойчивее зов моих далеких предков. Здесь, у родника, меня покидают тревоги и сомнения. Здесь я как бы «сызнова живу» в воспоминаниях.

Шумят сосны, журчит родник. Рано утром я просыпаюсь от его бодрого, размеренного плеска. Мне кажется, что там под горкой, где вода уходит в трубы, глубоко и шумно вздыхает кто-то живой и радостный. И мне так радостно, так хорошо от этих бодрых вздохов.

И хочется долго жить, неустанно и весело работать. Хочется быть таким же неиссякаемым, таким же беспредельно щедрым, как вечно бьющий из глубины земли родник.

И, когда я слушаю его отчетливый немолчный шум, мне иногда кажется, что это бьется сердце моей Родины.

Где-то в глубине оврага, заросшего по краям непролазно частым ельником, а внизу ивняком и ольхой, завыла матерая волчица; ее протяжный переливчатый плач подхватил хриплым суровым голосом старый самец, и тотчас же тонко и тягуче заголосили молодые волки.

Передняя лошадь насторожила мохнатые уши, тревожно потянула ноздрями воздух и остановилась. Игнат Перцев, всю дорогу храпевший в дровнях на сене, вскочил вдруг так проворно, что взметнулись полы тулупа.

— Гони! Волки! — крикнул он брату, и Перчонок, ехавший на задней подводе, увидел, как наклонились к лошади широкие плечи Игната и при этом левая рука резко дернула вожжи, а правая взмахнула кнутом.

В овраге, который издавна назывался Волчьим, зимовали выводки. Говорили, что место это очень опасно и что в старину волки загрызли здесь почтовую тройку и молодого ямщика. Все страшные рассказы про волков разом вспомнились Перчонку, и он закричал, погоняя свою грузную медлительную лошадь:

— Постой, братка, не гони!

Но пузатенький буланый меринок скакал уже в конце оврага, и вскоре широкий тулуп Игната пропал в кустах за горкой.

Километрах в пяти от Волчьего оврага пролегала ветка железной дороги. Хотя поезда, особенно товарняки, проходили здесь довольно часто, сторожа на переезде не было. Стоял лишь полосатый облезлый столб с жестяной крестовиной на верхушке, звеневшей и качавшейся от ветра.

Игнату пришлось остановиться, чтобы переждать длинный состав с лесом. Привязав вожжи к столбу, он стал поправлять упряжь, сердито ворча на лошадь, тяжело раздувавшую взмыленные бока и качавшуюся при каждом толчке его больших сильных рук.

Тут, у переезда, и догнал Перчонок старшего брата.

— Ну и ай-яй… натерпелся я страхов!.. — крикнул он, качая головой. Но в глазах Перчонка был не страх, а лихорадочное возбуждение. Огромные зрачки излучали такой нестерпимо яркий блеск, что казалось, вот-вот вспыхнут ресницы, тонкие, мягкие и сухие, как пушинки одуванчика. Из самой глубины этих зрачков жаркими родничками било какое-то мальчишеское торжество.

Да и внешне Перцев-младший смахивал сейчас на мальчишку. Большой, явно не по росту, старый ватник с надорванным рукавом, из которого клочьями торчала вата, заячья шапка с вытертыми, но задорно торчащими ушами и огромные резиновые сапоги с выгнутыми носами придавали Перчонку законченный вид драчуна-подростка. Глядя на него, можно было подумать, что Савка сейчас только верховодил мальчишеской свалкой и его неосторожно потянули за рукав.

— Волки, что ли, тебя драли? — засмеялся Игнат, обнажая желтые, косо посаженные зубы. — Что, друг, трухнул?

— Твой мерин трухнул, — ответил Перчонок, вскинув глаза на брата, и зрачки их до того сузились, что стали острыми и колючими, как иглы. Игнат невольно отвернулся. Но сейчас же пронзительно-острый взгляд Перчонка смягчился простодушной застенчивой улыбкой, которая очень подходила к его тонко очерченному, необыкновенно подвижному лицу.

С минуту оба молча смотрели на пробегающие мимо длинные платформы, на которых громоздились толстые бревна, скрепленные тросами.

— Вот бы нам вагончика по три такого леску, — мечтательно сказал Перчонок.

— Хм, — брезгливо поморщился Игнат, — из-за такой малости не стоит и рук марать. Вагончиков десять — это еще туда-сюда.