Василий Лебедев - Высокое поле

Пускач взревел с одного рывка, и тотчас исчезла тишина, смыло жаворонковую канитель. Но вот пускач осекся, заглох — и остался лишь ровный рокот двигателя, работавшего на малых оборотах.

— Обедать-то приедешь? — прокричала мать с крыльца, торопясь на ферму и на ходу накидывая легкий полушалок.

— Какой тут обед!

Леха сидел в кабине, уже забыв все. Глаза внимательно окинули щиток приборов — все показатели в норме. Мотор работал четко. Позади уже были прицеплены четырехкорпусной плуг и перевернутые бороны. Мотор прогрелся — можно ехать!

Леха выжал сцепленье, врубил скорость, и еще не успел до конца отпустить ручку сцепленья, как стальная махина дернулась, задрожала от прибавленного газа и рванулась со двора, откидывая назад вырубленные гусеницами куски чуть зазеленевшего дёрна.

— Но, милый! — закричал Леха что есть силы, зная, что его никто не услышит. — Н-но! — и работал рычагами управления.

Леха крикнул на трактор, как на лошадь, да ему и в самом деле трактор казался живым существом, в железные кости и жилы которого человеческий разум вдохнул жизнь.

Недаром это поле прозвали в деревне Высоким, оно раньше других очистилось от снега и сейчас лежало, выставив к солнцу свою приподнятую середину, уже просохшее от распутицевой хляби, но в меру влажное, отдохнувшее за зиму, готовое отдавать себя людям.

Леха быстро прикинул, с какого края лучше начать, посмотрел, между прочим, как разбросан навоз, и приступил. Плуг врезался в землю и повел за собой четыре черные полосы. Они лоснились на срезе пластов и розовели на солнце, освещавшем это высокое поле от дороги, что вела на станцию и до крутого берега озера. Солнце золотило и березы, на которых тогда, в феврале, сидели тетерева, и заливало синие дали на противоположном берегу широкого озера, хорошо видные отсюда.

— Лиха беда начало! Давай, давай, милый, не подведи! — подбадривал Леха трактор, а сам понемногу все регулировал на ходу плуг, пока, наконец, не убедился, что глубина нормальная, а бороны идут за плугами ровно.

Перед обедом приехали на машине директор совхоза, управляющий и агроном. Посмотрели, как пашет Леха, замеряли глубину, подождали, когда он подъедет к ним.

— Ну, как машина? — спросил директор.

— Ничего, работать можно.

Леха стоял перед ними в новом синем комбинезоне, который сшила ему мать.

— Ты, Алексей, будь повнимательней, когда заделываешь края поля: камни не все убраны, поэтому…

— Да это понятно! — смело прервал Леха директора совхоза, а сам подумал: «А как назвал-то меня — Алексей!»

— Завтра с обеда его к нам можно, если здесь справится, — заметил агроном. — У нас, в центральном, несколько полей готовы к пахоте.

— А чего это с обеда? — спросил Леха. — А разве нельзя с утра?

— Тебе не поднять сегодня это поле, тут девять гектаров, — пояснил управляющий. — И ты не храбрись.

— Ладно, посмотрим… Вы лучше мне заправку сюда гоните в обед! — сказал Леха и вразвалку, как бывалый, пошел к трактору. Он уже встал на гусеницу, подколотил кувалдой высунувшийся палец в одном из траков и хотел садиться в кабину, как вдруг заметил, что на дороге остановилась совхозная машина. Шофер разговаривал с начальством, не выходя из кабины, и показывал большим пальцем руки на кузов, в котором стояли две лошади. Кузов был специально нарощен досками, почти скрывавшими животных, но Леха без труда узнал рыжую кобылу и Орлика.

— Куда это их, Виктор Васильич? — крикнул Леха, перекрывая гул трактора.

— На колбасу!

Внутри у Лехи что-то дрогнуло и закололо в носу. Он сел в кабину, хлопнул дверцей, но не поехал и все смотрел через стекло на белую звездочку, которая мерцала ему всю его жизнь до этого дня. «На колбасу!» — с ужасом думал он, понимая в то же время, что он ничего не может сделать.

И все же он нашел ту отдушину, которой ему не хватало: он вынул кусок хлеба, завернутого на завтрак, и побежал к машине в то время, как шофер уже хотел трогать.

— Стой! — крикнул ему Леха, прогромыхав сапогами мимо начальства. — Ну, стой, говорят!

Он вскочил на подножку машины и протянул к лошади сразу обе руки. Одной он гладил милую теплую морду, другой совал хлеб, привычно подавая его с ладони, а не из пальцев.

— Орлинька… Орлик…

Шофер тихонько тронул.

— Да стой ты!.. — сорвался на него Леха. — Орлинька…

Теплые и нежные, как пена, губы лошади последний раз коснулись его руки, в которой только что был хлеб, и больше не потянулись к ней: рука пахла соляркой…