Василий Лебедев - Высокое поле

Леху отвели в сторону, а тем временем ребята кинулись на Мокея.

— Не трогать! Не трогать! — закричал Савельев. — Бить такого подонка — значит сравняться с ним! Не пачкаться, говорю!

— А он? — прорычал Едаков, которому хотелось во что бы то ни стало отомстить за Леху. — Он может, да?

— Он уже не сможет! — ответил Кислицын. — Мы его… Мы его… Ух, гад! — проговорил вдруг он, но сдержался и не ударил.

Мокей сидел на полу, как пойманная крыса. Глаз он не подымал и казался совсем безжизненным, если бы не вздувшаяся синяя жила, что слабо подергивалась на шее, вытянувшейся из разорванного ворота рубахи. Едаков все же схватил его за волосы, поднял лицо вверх, к людям.

— Смотри! Нет, ты смотри! — еще упрямее повторил он, когда Мокей дернулся было. — Смотри в глаза. Вот он, подонок! На человека — нож!

— Верно, верно! — загалдели вокруг. — Дерись, гад, кулаком, если руки чешутся!

— Сиди, не шевелись! — командовал Едаков.

Ему хотелось сказать Мокею многое, но Савельев отвел приятеля в сторону, сказал что-то. Едаков послушал и теперь стоял около Лехи, поигрывая отобранным ножом.

— Кепка чья? — крикнули из толпы.

— Мокея!

— Его, его, подонка!

— Дайте сюда! — Кислицын вскинул руку, схватил кепку. — Внимание! Отобранное оружие — в кепку!

В комнате теперь все стояли около Лехи, за Мокеем следили только двое.

— Иди скорей в мастерские — там аптечка, — гудел Едаков своим добрым низким голосом.

— Какая тут аптечка — ему больница нужна!

Леха сидел на кровати и никого не замечал, только слышал знакомые голоса. Он склонил голову к самым коленям и видел только ботинки ребят. Боль нарастала. Казалось, в локте расходится ком соли, и чем дальше — тем больше жжет. Наконец он поднял побелевшее лицо.

— Больно? — спросил Савельев.

Леха слабо кивнул.

Кусок наволочки от разорванной подушки и вата уже пропитались кровью и потемнели. Леха встал. Все расступились.

— Сейчас будет машина, — сказал Савельев спокойно.

— Не надо… Дойду, — ответил Леха, придерживая рукой раненый локоть.

— Сволочи! — услышал он позади себя. — Ножи на людей!

Леха шел по коридору и, прислушиваясь к шуму в соседних группах, понял, что там тоже вершится правое дело.

«Ну, теперь — все… Теперь будет спокойно…» — думал он, стараясь ступать как можно осторожнее, чтобы не тряхнуть руку.

Недели три Леха не ходил на практику, но это его не волновало: он знал, что легко постигнет упущенное. Труднее шло у него дело с теорией, однако как раз в то время, пока его раненая рука висела на повязке через шею, он зубрил теорию и заметно прояснил для себя многие темные места. Он даже постиг новую истину, которая в школе ни разу не открывалась ему: чем лучше он разбирался в каком-либо узле машины, тем глубже хотелось понять не только этот узел, но его связь с другими частями машины. Он, например, не удовлетворялся простым запоминаньем того, что выключать скорость можно тогда, когда давленье масла — по показателю — идет к нулю, он стремился проникнуть в причину этого: почему именно так, а не иначе. Если он усваивал, скажем, значенье рычага тяговой силы, то этого ему было недостаточно. Он читал или спрашивал преподавателя еще раз, чтобы усвоить, каким образом, за счет чего усиливается тяга, какие изменения происходят в режиме двигателя, в коробке скоростей и т. д. И всякий раз, когда он разбирался в каком-то сложном вопросе, он чувствовал себя все увереннее, как бы сильнее перед угрюмой неподвижностью тяжелого трактора. «Вот оно когда!..» — радовался он в таких случаях.

Наконец началась практика и для Лехи. Он отстал и, может, поэтому с особенным старанием приступил к машинам наяву, а не на рисунках, таблицах и диаграммах. Он, как клещ, впивался в моторную часть трактора и часами не подымал головы, занимаясь сборкой и разборкой даже и тогда, когда все уже уходили мыться и отдыхать. Вскоре он почувствовал, что и практически разбирается не хуже других. Впереди была еще целая зима учебы, а он неотступно думал о весне — о том времени, когда вернется в свою деревню и в первый раз протарахтит по дороге.

Домой он ездил каждую пятницу. Бабка замечала, что раз от раза он приезжал все серьезнее, спокойнее, как бы взрослее. Однажды он взял со стола конверты с письмами отца и внимательно перечитал их. У отца была нелегкая работа на одном из уральских заводов, куда он завербовался на два года, но раньше это Леху как-то не касалось, он даже вроде рад был, что нынешней весной, когда у Лехи было столько неудач, некому было его ругать. Теперь, когда прошло несколько месяцев, как отец уехал, Леха вдруг заскучал по нему.