Миервалдис Бирзе - Песочные часы [Повесть]

Эгле шугнул палкой кошку — та занялась своим обычным спортом и, шевеля кончиком хвоста, целилась на воробьев.

Герта подогнала машину к калитке. Эгле сел рядом, и они поехали в санаторий. На лице у Герты играла едва приметная улыбка. Люди улыбаются от радости, от гордости, от самодовольства, улыбаются чему-то смешному. Герта улыбнулась оттого, что надела светлые кожаные перчатки. Хорошо, когда в твоем туалете все безукоризненно. По опрятности одежды узнается дисциплинированный человек. Иногда перчатки носят для того, чтобы сберечь длинные ногти. Герта не отращивала ногтей, лаборантка не может себе этого позволить.

Лаборантка… А ведь Герта ни разу его не спросила, как подвигается работа с Ф-37, она, наверно, даже не знает, что препарат уже применяют в санатории. Все же маловато между ними общего, хотя прожили вместе они долго. Сложен вопрос: кто тебе близок и кто тебе чужд? Сам он тоже хорош: допустим, она не расспрашивала, но разве он пробовал рассказать ей о препарате, заинтересовать ее своей работой?

Лесопарк кончился, впереди открылась большая поляна с одинокими соснами, на ней длинный корпус санатория, словно белый пароход.

— Ты поезжай, я дойду, — сказал Эгле и вылез из машины.

Он постоял около посаженной нынешней весной рощицы. Березки были еще подвязаны к кольям. На поляну уже завезли строительный камень-рухляк. Груды отесанного камня лежали у прямых глубоких траншей. Человек десять больных в старых халатах неторопливо, словно для забавы, сбрасывали плоские глыбы рухляка в траншеи.

«Все-таки фундамент до осени заложат, — прикидывал Эгле. — И расходы на него составят лишь стоимость самого камня».

Больные заметили Эгле и поздоровались.

— Как работается? Не тяжело? — спросил Эгле.

— Ничего, полезно размяться. Построим и сами еще будем загорать здесь. Потом яблони посадим, и яблоки будут нам прямо в рот падать, — ответил кто-то.

— Что ж, возможно и так, — согласился Эгле и добавил: — Но, кроме того, я полагаю, что вы строите последний санаторий в нашей республике.

— Это что же, — чахотку отменяют законом?

— Да, законом коммунизма.

— А чем же тогда вы будете заниматься?

— Буду здесь же служить в доме отдыха старшим надзирателем. Буду читать лекции о вреде религии и никотина. И еще о вреде алкоголя и злых жен.

В кабинете главврача он застал Берсона. Берсон предложил ему дубовое кресло за письменным столом. Эгле сел к столу с той стороны, где обычно располагаются посетители.

— Это кресло для меня жестковато.

— Ну, ну.

— В моей жизни настала пора домашних туфель. Рановато, конечно, но что поделать.

Вошла Гарша с белым накрахмаленным халатом.

— Пожалуйста, директор.

Эгле не сказал, что он уже официально не директор и не будет им больше. Ему вспомнилось, что отставные полковники тоже не протестуют, когда их называют полковниками.

Гарша помогла ему надеть халат и направилась к двери. У порога она оглянулась. На мгновение. Но твердый взгляд ее и улыбка заставили улыбнуться и Эгле. Гарша вышла.

Ей почудилось, будто она еще раз накоротке поговорила с ним обо всем, как тогда, у нее дома поздним вечером.

Эгле с Берсоном отправился к больным. Однако уже после третьей палаты Эгле прервал обход.

Раньше в этой палате лежал Алдер. Теперь на его койке, слева от двери, сидел молодой парень с бачками. На тумбочке еще стояла зеленая глиняная кружка Дале. В кружке теперь уже были не ромашки, как было перед уходом Эгле в больницу, а две голубые астры.

— Свежий небольшой инфильтрат, — деловито и буднично доложил Берсон. — Он потеряет первый семестр в академии, но зато получит целую жизнь.

«Берсон умеет успокаивать так, что ему веришь», — подумал Эгле. В коридоре он ни о чем не спросил, но только взглянул на Берсона.

— Мы не хотели тебя понапрасну волновать, а помочь уже никто не мог, даже ты. Десять дней назад произошло легочное кровотечение, остановить не смогли. Он умер быстро, — словно оправдываясь, добавил Берсон, поглаживая седеющие виски.

— Это хорошо, что быстро. Он болел двадцать лет. Конечно, возместить это одной лишь легкой смертью нельзя. А Дале?

— Уехала позавчера. Она дождалась его брата, и они похоронили Алдера на нашем кладбище.

— Ручаюсь, что в последнем анализе у нее палочки не обнаружены.

— Откуда тебе известно? — удивился Берсон.

— Я не первый год работаю в санатории… Дале оставила в этой палате свою кружку для цветов, — заметил Эгле.