Александр Ливанов - Солнце на полдень

Впереди замаячили быстро надвигавшиеся огни фар. Всегда уж так; нет чтоб попутная машина, обязательно — встречная!.. Вот он, закон подлости, как говорит, Шура…

Не сбавляя шагу и сойдя на обочину, я пропустил ослепившую меня фарами машину — и даже не взглянул в ее сторону. Надсадная встречная машина — что толку в ней?

К удивлению моему, машина остановилась. «Шофер будет спрашивать у меня дорогу», — подумалось. Почти одновременно хлопнули обе дверцы кабины, раздались голоса, смех…

— Тоня? Шура?.. Это вы? — Не сон ли привиделся мне? Я не верю собственным глазам и ушам!

Вместо ответа опять последовал смех. Что же смешного, спросил я? И почему они вместе?..

Тоня нашарила меня в темноте и жарко прижала к себе. Она заговорила что-то радостное, сбивчивое, счастливое. Неужели это — Тоня? Та Тоня, которая еще недавно ходила с опухшими от слез глазами? И все из-за прыщавого студента с очень красивым почерком?.. В смехе, в голосе, в каждом порывистом движении Тони было то откровенное ликование души, та солнечная приязненность, из-за которых человек как бы вдруг обращается в песню — и ты слышишь, всем сердцем слышишь, как она звучит, наполняя собою весь простор, весь мир. Человек — это песня, своя мелодия. Я знаю мелодию Тони!

Я не отстранялся от Тони, мне хорошо было от тепла ее тела, от запаха кофточки, аромата мыла, дымка утюга, полевого ветерка, хорошо было стоять посреди теплой ночи и степного простора, стоять долго-долго, лишь бы все так же меня обнимали руки Тони!..

— Чудила, — проговорил Шура, щелкнув замками капота и что-то на ощупь проверив в моторе. — Ты думаешь — случайно? Это мы тебя выехали встречать! Малость опоздали, прости! Поздно нам сказали. Правда, Тоня?..

— Правда, правда, любый! — освободив одну руку, повисла на плече Шуры Тоня. Ей, видно, хотелось бы сейчас обнять весь-весь белый свет! Добрая Тоня!..

Слишком много мне пришлось бы расспрашивать, чтоб что-нибудь понять. Но что же здесь непонятного? Шура — и Тоня! И — «любый»!.. Пока я был на слете — Тоня обрела любимого. И этот любимый ее — Шура! Да, конечно, все правильно… Мои друзья любят друг друга.

Странно, я не чувствовал никакой ревности. Наоборот, все, казалось мне, и не могло быть иначе: «Тоня и Шура! Конечно — вместе, конечно «любый»! Что может быть лучше, чем Шура и Тоня вместе!» Я поднял глаза и увидел звезды. Они только что зажглись?

Меня охватила такая радость, которую давно не испытывал. Хотя все еще боялся я поверить до конца: как бы вдруг все не обернулось полуночным колдованием, причудливым видением. Но нет же, я сижу между Шурой и Тоней, они ласковы со мной — их ласковость и в голосе, и в касании рук, и в самом праздничном настроении, которое они привезли с собой!

— Это — из района! Из газеты позвонили, чтоб встретили тебя. «Представитель!» Сказали подводу выслать, а я тут некстати подвернулся, Жебрак и попросил. Хотел я ему сделать ручкой, — пламенный привет, мол! Вообразил я себе районного пузана пудов на восемь, из тех — пред-ста-ви-те-лей, от которых рессоры стонут, которые всю дорогу важно молчат и только отдуваются: «Пф-пф!»

Шура вдруг смолк. Он явно сейчас неспособен был дать волю своей язвительности по поводу того пузана, от которого стонут рессоры. И все потому, что рядом сидела Тоня!

Тоня, То-ня! Я мог бы без конца повторять это имя — аромат цветущих черемух, голос ручейка, свет вешнего солнца слышались мне в одном его звуке!

— Слушай-ка, ведь это ты мне тогда рассказывал — про Тоню?.. Да? — вдруг спросил Шура и даже обернулся ко мне — будто мог разглядеть меня во мраке кабины. Впрочем, похоже на то, что Шура и во мраке видит как днем. Ведь вот же — не едем, а летим, Шура почти не сбавляет газ, и нет ночи, нет тьмы! Сама дорога, раскрылатившись, мчит навстречу Шуриной «амовке».

— Про кого же еще я мог тебе рассказывать…

— Но разве так надо было рассказывать про Тоню! Эх, ты… А вдруг бы я сам бы ее не повстречал!.. Нет, ты представляешь?..

Тоня на миг обернулась ко мне — я ее понял. Помолчи уж, мол, — пусть Шура выскажет все-все, что у него на душе!

И Шура и вправду говорил горячо и зажигательно, хоть это и не были стихи великих поэтов, искал руку Тони, пожимал ее, держа руль одной рукой.

— Там, в городе, жизнь закрутит, — забудешь меня, — суеверно вздохнув, вдруг опечалившись, в сердцах и негромко проговорила Тоня. — Несчастливая я. Не может быть, чтоб мне так повезло в жизни… Господи, я марноверной, как это, суеверной становлюсь…