Александр Ливанов - Солнце на полдень

Теплой волной в груди накатывалась признательность к моим дорогим друзьям, попутчикам и наставникам. Я вспоминал и других добрых людей и чувствовал себя в сердечном долгу перед ними. И лежа на верхней жесткой полке вагона, уперев голову в отопительную трубу, больше не жалел себя, и мысли о себе были совсем другими. Я понимал, что мне надлежало бы свершить что-то необычное, даже героическое, чтоб оплатить внимательную доброту и заботу этих людей. В своем сиротском детстве — кем был бы я без них?..

И я предавался несбыточным мечтам об открытии какого-то нового, третьего полюса, о свершении небывалого прыжка с парашютом, об изобретении такой машины, перед которой замерли бы в изумлении все-все инженеры! Я мечтал — и воображение услужливо воплощало мечты. К ним располагали дорога, движение, одиночество, странное состояние полусна и полуяви.

Мне не приходило в голову, что лучшим оправданием ожиданий моих воспитателей будет — просто быть человеком. Пусть и незнатным, но обязательно добрым, как они сами!.. Ведь, как уж заведено испокон веков, доброту мы не считаем дарованием, считаем ее естественной — пока сами не поймем, какой ценой самоотрешения дается она человеку! Ведь испокон веков — она, доброта, не на виду, скромна, не ждет шумной признательности, славы и награды, — иначе какая была бы она доброта? Она утверждает себя в самоотдаче, в творении радости. И то, что порой кажется в ней черствостью — это сдержанность, боязнь растрогаться словом и уже не сделать дело… Не такие ли люди Леман или наш сторож и завхоз Панько? Человек сам себя создает для служения людям.

Ничего не деля на свое и чужое, обретая, когда отдает, обогащаясь — даруя, так живет любящая душа… И не такова ли тетя Клава? Она, доброта, оказывалось, общая для всех этих разных людей!

Тетю Клаву на дворе все соседки считают чудачкой, то и дело крутят пальцем у виска. Она, мол, не от мира сего! Кто же тогда — от мира сего… Они, соседки, — промышляющие на Привозе торговки, мещанки из «бывших», потайные перекупщицы краденого?.. Они, громче всех орущие про свое рабоче-крестьянское происхождение, а мир желающие оставить таким, как привыкли его видеть, ставшим удобным для них: мелкокорыстным, бессовестным, обманным…

«Не от мира сего…» Немало еще таких людей, как эти соседки тети Клавы! Оговаривая тетю Клаву, они оговаривают мир, тот, к которому стремятся Маруся и Жора, Варвара и Грыцько, Шура и Тоня, Леман и тетя Клава. И это — единственно и мой мир! Лик его во многом переменчив и невнятен, но молодые черты проступают все явственней и чище — и среди них я вижу ее: человеческую доброту!.. И пусть одна имеет власть надо мной, безраздельно, всю жизнь!

Паровоз метнул в ночь три коротких гудка — и поезд остановился. Подхватив свой мешок, я поспешил к тамбуру. Проводница усмехнулась: «Что, соскучился по мамке?»

Безлюдный ночной полустанок, вязкая тьма степной ночи опять отозвались во мне привычным чувством одиночества и потерянности. Может, это проводница виновата? Разбередила душу некстати. Худо, к кому я спешу?..

Вслед за мной вышло людей негусто, и все были из другого села. За переездом оборвался чей-то смех, испуганно всхлипнула гармонь. Люди возвращались домой, в село по другую сторону железной дороги. Я был один перед этой тьмой, дорогой, по-змеиному таившейся прямо у ног. Может, эта ночь, эта невидимая дорога, мрак и неизвестность — сам образ моей судьбы?.. Забрезжит надежда — и опять отчаянье. Я сжал зубы, чтоб не расплакаться навзрыд, как тогда, у слухового окна чердака, в день смерти отца. Ночь и тьма, одиночество и неизвестность. И смутная дорога во тьме — ведущая к надуманному дому, ведущая — никуда…

Я смотрел сквозь тьму, в направлении села, к которому где-то под ногами лежала дорога. Восемь километров тьмы и одиночества… Когда это кончится, когда я стану взрослым. Или это неизбывно?

Сперва до слуха донесся отдаленный, очень смутный рокот. Потом я явственно увидел, как низко, у самого горизонта то вспыхивали, то исчезали и снова зажигались степные огни. В степи трудились тракторы ночной смены!.. Наши, мои тракторы! Где-то там Тоня и Грыцько, там Тимоха и Варвара. Они, конечно, ждут меня, вспоминают обо мне… И чего я, дурень, затосковал?..

Я перекинул на другое плечо свой полупустой и легкий мешок, в котором уложен был мой скарб: тюбетейка, пара чулок, подаренный галстук и газеты. Газеты с моим портретом. «Па-хош, кацо!» Смешной кавказец. Я шел на свет тракторов. Бог с нею, с дорогой!