Александр Ливанов - Солнце на полдень

— Что ты! Очень хорошо сказал ты!.. Жалко только, что тихо… Я не все расслышала… Ты мне потом отдельно скажешь? Ладно?..

На второй день после слета и перед поездом у меня еще осталось много времени, и я отправился на поиски редакции «Коллективист». А пустят меня в редакцию? Мне представлялись красноармейцы с ружьями у входа. Шутейное ли дело, если даже у той, достопамятной, артели «Металлштамп», где детдом помогал ликвидировать прорыв, была охрана — без пропуска ни шагу — как же должен охраняться дом с редакцией газеты! «Коллективист» — центральный печатный орган района!

…Это был небольшой домик под аккуратно покрашенной свежим суриком жестяной крышей. На дворе в кустах сирени мирно чирикали воробьи. Я поднялся на крыльцо и посмотрел на вывеску. Она мне не показалась слишком внушительной. Обычная жестяная вывеска, с проступившей сквозь краску ржавчиной. Справа, в сенях, — на двери — вывеска поменьше: «Типография», слева — такая же жестянка с надписью: «Редакция». И это все?..

В большой комнате, прямо на земляном полу, лежали стопки газет. Газеты были и на столах, и на подоконниках. В дальнем, почему-то показавшемся мне чистым, углу я увидел знакомого по слету — того же белоголового и голубоглазого, в той же рубашке, с хорошо накрахмаленным отложным воротником.

— А, оратор! — посмотрел на меня редактор. — Хорошо, что зашел! Вот и захватишь с собой газеты для своего колхоза. Заодно на себя посмотришь… Похож ли? Садись, садись, — не робей!

Какой-то худощавый и черный человек — кавказской наружности и в большой кепке подушечкой — на вате, что ли? в такую жару! — бесшумно вошел, подал мне газету и молча, в ожидании, стал рядом.

— Нэ на этой сто-ро-нэ, — нараспев сказал кавказский человек, помогая мне перевернуть другой стороной газету — будто это была тяжелая мраморная могильная плита или же чугунная водопроводная крышка посреди двора тети Клавы. — Вот здэс!.. Па-моему — пахош… Как горшок на пэчку… Адна шажа!

Клювастый нос кавказского человека кончиком все принюхивался к собственным усикам — вертикальным черточкам над верхней губой. Такие же усики, как у Марчука, только черные и тонкие. И еще — Марчук их не нюхает, а шевелит ими.

Я смотрел на какое-то черно-серое пятно, которое, по мнению кавказского человека, не только что-то означало, но далее имело сходство со мною. Две белые пуговицы на косоворотке кавказца уставились на меня строго, почти угрожающе. Я кивнул, что согласен, что я похож, на всякий случай поискав взглядом кинжал на боку кавказца. Слышал я, что у них у всех — кинжалы на боку, что спорить с ними — смертельно опасно! Иначе тут же на тебе проверена будет острота кавказского булата…

Редактор, выставив красный от загара треугольник груди, улыбался: «Смотри, мол, сам. Я тебя выручать не буду».

А кавказец не уходил. Он вдруг стал размахивать руками, о чем-то говорить на свой манер редактору. Он мне казался черной ветряной мельницей среди темной ночи, а речь его — шлепающейся в воду очень плоской и круглой галькой.

— Нет, ви пасматритэ на этого чела-века! Он, кажется, недоволен сваим пат-ретом! Да ти па-чи-тай! Па-чи-тай, что тут написано! Мы ради тебя сняли патрет ударника-тракториста! Ах ты, кацо, какой!

Я еще раз глянул на серо-черное пятно. Сквозь мелкоточечный растр можно было различить на нем верхний угол трибуны, а над нею не то ежа, не то голову человека. Зато рука — рука моя получилась отчетливо! Это был жест настоящего оратора!.. Вверх, в сторону — и вперед!

Под фотографией, мелким шрифтом, было напечатано: «Это очень важно не перепутать: воду — заливать в радиатор, в бак — керосин, масло — в картер, а в коробку — вискозин» — так делился опытом пионер и подручный тракторной бригады из колхоза…»

Дальше следовали название колхоза, имя, фамилия.

— Но это же не мои слова, — это наш бригадир Мыкола Стовба сказал! — огорченно заметил я белоголовому. — Газета должна ведь правду писать…

— Правда, чистейшая правда, друг мой! — перетянувшись через стол, похлопал меня по плечу редактор. Кавказца кто-то позвал из типографии, и он заспешил своей леткой и бесшумной — танцующей походкой горца.

Я подал письмо Зинаиды Пахомовны.

— От летчицы нашей? — сразу по почерку определил редактор. Против ожидания он листок не развернул, а отложил к бумагам, в дальний угол стола.

— Я тебя вот о чем попрошу. Вернешься домой, скажи Марчуку, что я жду от него статью. О начале учебного года, о школе, об учениках и родителях!.. Понял? А то он редко пишет, рад, что жена за двоих старается…