Александр Ливанов - Солнце на полдень

И словно из тумана выплывают лица первого ряда, затем второго, третьего. Обычные ребячьи лица. В глазах — любопытство, ожидание, свойская усмешливость. Видно, и в самом деле интересно им — кто я такой? Что ж, пусть знают, что прежде всего — я детдомовец! И скажу я им, как нас, детдомовцев, учит Леман… Самое главное скажу. Уж если, по-моему, человек выходит на трибуну, он должен говорить о том, чего другие не знают. И самое главное. А ведь они небось ничего не знают ни про детдом, ни про тракторную бригаду?

— Леман Федор Францевич, он герой Перекопа и наш заведующий детдомом, — осипшим голосом начал я, откашлялся в кулак и продолжил погромче: — Он нас всегда учит: смотреть человеку в глаза. Это — трудно! Особенно, когда виноват. А смотреть в глаза многим еще труднее. Всегда ты в чем-то виноват перед людьми…

В зале стояла тишина. Уж очень странная это была речь! Ребятам, может, подумалось, что я говорю про игру, в гляделки? Они теперь ждали, что я еще скажу? Может, я додумался до такой игры в гляделки, когда один играет с многими? С целым залом?..

— И еще Леман говорит, что человек, если у него не пустая башка, сам себя воспитывает, и даже не воспитатели. Они только помогают! А если всегда сознавать себя бойцом мировой революции — дисциплина вовсе не трудная!

Уголком глаза я видел, как перешептывались о чем-то в президиуме. Ну и пусть шепчутся. Не умею я красиво говорить, про кружки, отметки — как отличники!

Я посмотрел на беловолосого дядьку, который каждый раз говорил: «Слово предоставляется…» Если я не то говорю, я могу, мол, сойти с трибуны и вернуться на место. Подумаешь, ничуть не расстроюсь! Прости, Мыкола, и ты, колгосп «Коминтерн», и ты, Тоня!

— Продолжай, пионер! Мы ждем продолжения, — очень посерьезнев, кивнул мне белоголовый, плеснув на меня ободряющую голубизну своих глаз. И точно дождиком после зноя освежил, взбодрил.

В горле я ощутил такую сухость — будто я сделал на «катерпиллере» подряд три жарких загона. Раскачать бы чоп у бригадной бочки и ртом припасть к бьющей струе… О чем же еще рассказывать? О том, что Белла Григорьевна твердит всегда одно и то же — «дисциплина, ребята, дисциплина!» О том, как мы с Шурой тихонько сплавляли барыге профессорские книги? Или о том, как с Колькой Мухой стреляли из «пушечки»? Что-то ничего главного не могу я припомнить сейчас.

Из мглистой дымки вдруг выплыл пыхтящий над педалями, придерживающий меня на велосипедной раме Мыкола Стовба… «Не осрами колгосп»… И вот я уже опять говорю. Почти сам себя не слышу, — но говорю!..

— …А еще, ребята… Об этом вам еще тут не рассказывали. Если вам придется работать подручным в тракторной бригаде — запомните главное. Очень важно не перепутать. Воду надо заливать — в радиатор, а в бак — керосин, масло — в картер, а в коробку — вискозин. Меня этому учил наш бригадир Мыкола Стовба. Запомните, это вроде стишка. Пригодится!..

И вдруг в зале раздался смех. Видимо, затем, чтоб я не подумал, что смеются надо мной, что это, они считают, наоборот, — хорошо я сказал, смех круто разбавлялся шумным хлопаньем, какими-то оживленными возгласами, точно это в школе наконец объявили о каникулах — вовсю гуляй ученическая вольница!

Я махнул рукой — и уже хотел сойти с трибуны, но тут как раз вспыхнул магний у фотографа и на миг ослепил меня.

Едва проморгав глаза, пошел я в зал. Нашел свое место рядом с девочкой, одолжившей мне галстук. Я тут же принялся развязывать тугой узел, чтобы вернуть галстук хозяйке. Девочка перехватила мою руку.

— Не надо! Не снимай! Мама мне другой сошьет!.. Пусть это тебе. На память о слете! Ладно?

И, лишь на миг задумавшись, девочка решила меня проэкзаменовать.

— Это что? — она тронула на груди короткий край галстука.

— Пионер! — уверенно ответил я.

— А это?

— Комсомолец, а это — коммунист! А узел — нерушимый союз единства!

— Ты знаешь! — улыбнулась довольная девочка…

Еще бы мне это не знать! У Усти был галстук, и она всему нас и обучила. Я еще и не это знал! Например, если кто-то тронет любой край галстука над узлом, — полагалось решительно и грозно ответить: «Не трогай рабочую кровь!» Впрочем, ни в одной памятке юному пионеру, ни на одной обложке тетради этих подробностей не было. Это было творчеством самих пионеров!

— Как ты думаешь, свой колгосп я не опозорил своим выступлением? — спросил я девочку, в искренность которой я поверил безоговорочно, несмотря на тройку и на то, что не знал даже, как ее зовут.