Евгений Воеводин: Понедельник — пятница

…В этот день старый корсак впервые после болезни вышел на охоту. Озеро было молчаливо. Лежа там, в камышах, старик слышал, как над ним, недосягаемые в высоте, тянули извечным своим путем стаи перелетных птиц. Последние утки еще жировали на дальнем конце озера, и старый корсак медленно приближался к ним. Но Находка опередил его.

Его добычей был крупный селезень, и Находка, вынеся мертвую птицу на берег, забыл об опасности. Он не сразу почувствовал врага, а старый корсак уже стоял неподалеку и смотрел на него.

Тогда между ними не лежала еда. Сейчас Находка ощерился, и шерсть встала у него на загривке. Старый корсак не щерился и не рычал. Молча и стремительно он кинулся к Находке, стараясь сразу вцепиться в горло. Находка легко отпрыгнул, а еще через секунду оба, хрипя, повалились в жухлую траву. Мертвый селезень лежал неподалеку, и он мог принадлежать только одному…

Находке удалось добраться до горла врага, и он свел на нем челюсти. Старый корсак пытался встать, но Находка валил его. Все-таки хозяин озера вырвался. Захлебываясь собственной кровью, он сделал несколько шагов в сторону, упал и снова пошел, шатаясь, пока не исчез в камышах. Находка смотрел ему вслед. Он не чувствовал боли. Мертвый селезень принадлежал ему. Озеро принадлежало ему. Он не понимал, что победила не его сила, а его молодость и что когда-нибудь он точно так же должен будет уйти в камыши…

Он не знал счета времени, но дни шли, и Находка становился беспокойнее. Все труднее и труднее было добывать пищу. Озеро опустело. Корсак рыскал в сухой траве, выискивая мышей. Потом пошли холодные дожди. Находка прятался от них в редких облетевших кустарниках, но все равно час за часом его шерсть намокала, и он дрожал от холода.

Чаще и чаще он останавливался и длинным шершавым языком вылизывал густые, короткие клочья шерсти. Кожа зудела, и он не мог спать спокойно. Нос Находки стал сухим и горячим. Наконец корсак и вовсе перестал охотиться, только хватал и жадно глотал травинки.

Он быстро худел. В его движениях появилась вялость, начали болеть раны. Он подолгу лежал, поставив торчком уши, а голод, который мучил его уже не раз, стал привычным и тупым.

Однажды он проснулся от шелеста. Медленно падал снег. Снежинки ложились на землю, и Находка лизал их. Потом он встал и пошел, оставляя цепочку черных следов. Их тут же закрывало снегом.

В этот день, впервые за несколько месяцев, он почуял запах человека и, крадучись, пошел на него. В морозном воздухе далеко пахло дымом. Запах этот был горьким и неприятным, но так обычно пахло тепло там, в небольшой комнате, когда Кулешов растапливал печку. Этот горький запах был запахом Кулешова, и Находка тоскливо тявкнул. Он бежал все быстрее и быстрее, наконец еще издали увидел палатки, и дымок, и людей, которые ходили, что-то таскали и разговаривали. Находка отчетливо слышал звуки их голосов и лег, прислушиваясь.

Он не боялся, но и не шел к людям. Он пролежал на снегу день, ночь и все утро. Потом ушел в степь, чтобы что-нибудь съесть, и напрасно пытался разгрести мышиные норы: они уходили глубоко в землю, к тайникам, где пряталась добыча.

Прошел еще один день. Ночью Находка приблизился к палаткам. Здесь валялись пустые консервные банки, и он начал вылизывать их, стараясь не порезать язык об острые, рваные края. Войти в палатку он не решился, хотя оттуда пахло колбасой, той самой колбасой, которую Кулешов закрывал ладонью и говорил «нельзя».

А утром прилетел и подрулил к палаткам геологов самолет. Все это Находка видел, стараясь не пропустить ничего. Исчезли палатки. В самолет грузили ящики. Люди смеялись. Смеялся человек в кожаной куртке, точно такой же, какая была у Кулешова. Наконец все вошли в самолет, и только один летчик стоял на земле. Находка медленно двинулся к нему, но, не доходя, сел, широко расставив уши.

Летчик огляделся, чтобы убедиться, что ничего не забыто. Его взгляд наткнулся на сидящего Находку, и человек замер.

— Находка? — тихо сказал он.

Находка шевельнул ушами.

— Находка! — повторил человек и шагнул к нему.

Он подпустил человека и, когда тот нагнулся, сморщил нос и обнажил клыки. Так он делал всегда, когда его хотели погладить чужие люди. Но сейчас он не укусил, а отвернулся, и человек погладил его. Это было знакомое, ласковое и теплое прикосновение, и корсак задрожал, как дрожал тогда, в первый день встречи с Кулешовым.

— Идем, — позвал человек. И это слово тоже было знакомо Находке. Он подошел к самолету, задрав голову, поглядел на открытую дверь и нетерпеливо шевельнулся. Человек поднял его на руки и вместе с ним вошел в запахи бензина и металла.