Евгений Воеводин - Понедельник — пятница

— Шагаем вместе, — сказал Кулешов, запихивая его под рубашку. — Я, брат, такое угощение тебе выставлю — пальчики оближешь.

Щенок лежал спокойно, только трясся мелко-мелко, словно от озноба. Так Василий Кулешов и явился к командиру летного отряда — с оттопыренной рубашкой.

— Что там у вас? — выслушав Кулешова, спросил командир отряда. Летчик, расстегнув рубашку, показал ему корсачонка.

— Выпустите его, — сказал командир. — Охота вам животное мучить. Все равно убежит. Зверь-то ведь дикий, не собака.

Кулешов промолчал. Ему никак не хотелось расставаться со своей находкой.

Он жил в небольшой комнате, единственным своим окном выходящей на летное поле. Каждый раз, когда на аэродроме гудели моторы, стекла в окне громко бренчали. Щенок, услышав гул самолета и бренчание стекол, бросился под стол и забился в темный угол. Кулешов поставил перед ним блюдце с молоком, но лисенок не притронулся к нему. Он сидел там, в углу, несколько часов, пока Кулешов ходил по делам, и все дрожал, дрожал, но, когда летчик протянул руку, чтобы погладить его, снова схватил зубами за палец.

— Дуралей, — вздохнул Кулешов. — Придется раздобыть для тебя соску. Помрешь иначе с голодухи, дуралей.

И хотя он устал, хотя больше всего на свете ему хотелось лечь и уснуть, он накинул куртку и пошел на другой конец поселка к товарищу, у которого недавно родился ребенок. Если есть ребенок — стало быть, есть и лишняя соска…

В тот же вечер в поселке все узнали о кулешовской находке, и в его дверь то и дело стучали. Приходили летчики, набежала ребятня, и всем непременно хотелось погладить щенка, но Кулешов разрешал только издали поглядеть на него. Гости садились на корточки и глядели под стол, где дрожал щенок и стояла нетронутая бутылка молока.

Но поздней ночью Кулешов, который мог спокойно спать под рев моторов и дребезжание стекол, проснулся от тихого и незнакомого звука. Он не сразу сообразил, что это за звук. Казалось, кто-то пытается открыть дверь и никак не может вставить ключ в замочную скважину.

В комнате было темно, только часть пола освещалась уличным фонарем. Осторожно повернув голову, Кулешов затаил дыхание. В освещенном квадрате появился тоненький хвост. Упираясь, зверек что-то тащил, и Кулешову показалось, что он даже пыхтит — так ему трудно. Можно было протянуть руку и включить свет, но Кулешов не шевелился.

Корсачонок тащил бутылку. Он ухватился зубами за соску и рвал ее из стороны в сторону. Бутылка тихо звякала, а зверек сопел от нетерпения. Кулешов включил свет.

Секунду щенок, осев на задние лапы, ошалело смотрел на лампу, а затем бросился в темноту, под стол. Кулешов встал и поднял с пола бутылку. Она была наполовину пуста.

— Наконец-то познакомились, — сказал Кулешов. — Теперь жить будешь.

Он полез под стол и ткнул соской в остренькую мордочку. Корсачонок отвернулся. Пришлось взять его на руки и просунуть соску между сжатых зубов. Вдруг лисенок начал жадно сосать, причмокивая и захлебываясь молоком.

На следующее утро выдалась нелетная погода, и летчики, собравшись в Красном уголке, стучали костяшками домино. Когда появился Кулешов, его встретили вопросами и шутками:

— Как новый жилец? Не очень храпит?

— Теперь можешь менять профессию. Иди в цирк укротителем — большие деньги, говорят, заработать можно.

— Как назвал свою находку?

— А вот так и назвал, — улыбнулся Кулешов. — Находка.

В это утро только и разговоров было, что о самых необыкновенных историях, происходивших с летчиками. В самолет одного из них ударились два гуся, пробили плоскости, да так и застряли в них. Машину пришлось ставить на ремонт, зато обед получился отменный. Другой летчик рассказал, как гонял по степи волка. Тот, уходя от самолета, метался по снежной целине из стороны в сторону, пока не упал мертвый. В этот рассказ не верили, но ведь чего только не бывает на свете! Однако живого лисенка не привозил еще никто…

Находка рос быстро.

К лету его шерсть стала пушистой, а лапы толстыми и неуклюжими. Они словно бы мешали ему своей тяжестью, и щенок бегал, переваливаясь. Находка все время оглядывался по сторонам, а большие уши, казалось, жили своей самостоятельной жизнью. Они двигались, то почти касаясь друг друга над маковкой, то вставали торчком по обе стороны большой головы, то непостижимым образом выворачивались назад. Можно было подумать, что щенок постоянно остерегается чего-то. На самом деле его глаза и уши, нос и язык исследовали все, с чем он встречался, а новые и незнакомые вещи попадались ему на каждом шагу.