Владимир Степаненко - Где ночует зимний ветер

— Замерзла, хебеня?

— Замерзла, — ответила я с трудом.

— Надевай малицу, грейся, — мальчишка проворно выскочил из оленьих шкур. На нем оказалась обыкновенная школьная форма — серая курточка с блестящими пуговицами.

Черноволосый мальчишка с раскосыми живыми глазами в упор разглядывал меня.

— Тебя как зовут?

— Саварка.

— Саварка, в малице тепло. Ты хороший!

— Да, я хороший, — кивнул он головой. — Так отец назвал. А был бы плохой, дал бы имя Вэварка.

— Ты хороший! — Я отыскала на концах рукавов пришитые варежки и запихнула в них замерзшие руки. — Саварка, хорошо, тепло.

— Тарем, тарем. Хорошо, хорошо. Комариная мазь есть, хебеня? Мне дай… Олешкам совсем плохо, пастухам, однако, тоже плохо.

— В лагере комариная мазь… Приходи, тебе дам.

— Некогда. Тальму дергать буду.

— Хариусов?

— Тальму… Она жирная, икры много. — Мальчишка достал из кармана обломок оленьего рога с толстой леской. — Блесна есть, буду дергать тальму.

— Где?

— Там, хебеня! — Саварка махнул рукой в сторону Скалистого.

— В реке?

— Нет, нет. — Мальчишка прищелкнул досадливо языком и завертел головой.

— В озере? В то?

— То! То! — радостно заулыбался Саварка и широко развел руками, показывая размеры озера в горах. Он держал в руке большой нож с костяной ручкой. У ножен — на крепкой жиле острый клык.

— Медвежий?

— Волка клык. В Месяц Большого обмана волки напали на наших олешек. Я хореем отогнал одного, а отец убил двух из винтовки!.. Зимой отцу трудно олешек охранять… Ночи черные… Волков много.

В палатку ВВ Саварка заглянул со страхом.

— Мужика Володьки нет? Кольцо золотое вчера спрашивал, менять хотел… Нет золота… Блесна есть, тальму надергаю… Вкусная тальма! Ты, хебеня, пробовала? Нет? Ай, ай, как плохо!

В какой-то книге вычитала: первую часть пути человек думает о том, куда он едет, а вторую об оставленном доме. Да, не все ли равно кто это сказал. Думаю только, о том, что скоро окажусь на сто десятом.

Забытые воспоминания одолели меня. Вспоминалась всякая ерунда.

…Ребята в клубе захватили две лавки. От железной бочки тянуло жаром, промерзший угол оттаивал и по стене сбегали струйки воды. Александр Савельевич усадил меня рядом с собой. Справа сидела Оля.

Помню показалась Королева Марго. Она высокомерно здоровалась, расточая направо и налево улыбки.

— Можно начинать, — скомандовала Королева Марго.

Около кинопроектора, стоящего на трех растопыренных ногах, вырос механик. Он сбил лохматую заячью шапку на затылок. Два раза подряд щелкнул выключателем. Электрический свет погас. Узкий свет прорезал темноту и упал на мятую простыню, прибитую к стене.

Мне показалось, что так должна выглядеть поверхность Луны, со всеми горами, цирками и каналами.

На экране запрыгали буквы, как лихие всадники на конях.

— Смотрим «Девчат», — игриво объявил киномеханик. — Сценарий Бедного Демьяна, переделан из романа. Баснописец написал, но все как в жизни.

— Написал другой Бедный, — с места громко закричала я. — Борис.

Я увидела знакомые кадры. Маленькая повариха в больших, растоптанных валенках, слетавших с ее ног, топала следом за комендантом общежития.

Вдруг кинопроектор резко затрещал. Кусок ленты крутился на колесе и хлопал, как кнут пастуха.

— Сапожник! — громко заорал Лешка Цыпленков.

Киномеханик включил свет. После темноты я на секунду зажмурила глаза. Киномеханик, как жонглер, перебрасывал из одной руки в другую коробки с лентами.

— Товарищи, забыл вторую часть. Нет и третьей. Прошу не волноваться. Я вам расскажу обе части.

Я вспомнила кинокартину. Она была будто о моей бестолковой жизни. Разве я не начинала ее поварихой. Только меня никто не водил целоваться на «Камчатку»…

По толстому брезенту палатки надсадно барабанил дождь, а мне казалось, что кто-то рядом недовольно бубнил вполголоса и ругал меня. «Неужели это Сыркина? А может быть, Серафима Ивановна Абажуркина? Но откуда взялись здесь соседи по квартире?». Разозлившись, я ударила ладонью, и с брезента сорвались капли: кап-кап-кап… Они вели счет времени. О чем я только не передумала. Но старалась не вспоминать Москву, маму и Дядю Степу. Меня совершенно замучили воспоминания о первом походе на Главный, которые явились так некстати.

Я шла за Александром Савельевичем. За спиной у меня рюкзак. Мы переходили ручейки, прыгали по кочкам, карабкались на утесы по мокрым и обледеневшим камням…

Сколько нахлынуло давно забытых подробностей, случившихся во время пути, и разговоров. Но почему я так встревожилась сейчас, когда все равно меня должны выгнать из экспедиции? Второй день я лежала в палатке. На шее еще не зажили царапины от когтей Володьки. Мои глаза устремлены в темно-зеленую стену. На щеках промыты дорожки от слез.