Владимир Степаненко - Где ночует зимний ветер

— Анфиса, ты легко одета, — задумчиво сказала Елизавета Прокофьевна и покачала головой, уставившись на мой лыжный костюм, скользнув взглядом по ботинкам на толстой подошве. — Шуба у тебя есть? Теплая овчинная шуба? Валенки взяла? У нас зима. А разберется пурга! Другой раз целую неделю метет. И без хлеба насидишься, чего только не бывает.

— Нет у меня шубы. — Я повернулась и посмотрела на женщин. У Елизаветы Прокофьевны и Тамары на ногах меховые унты, головы покрыты пуховыми платками. Скоро и я стану такой же матрешкой!

— Мне Дядя Степа валенки предлагала, но я их не взяла. В Москве весна, тепло сейчас!

— Заладила, Москва, у нас в Москве, — перебила меня бесцеремонно Тамара. — В Крыму еще жарче. Почему об этом не вспомнила? Там и море Черное. А едешь ты на Север, и у нас еще намерзнешься. Нос сто раз успеешь отморозить. В июне начнет снег таять, реки вскрываться и ручейки заговорят под снегом.

— Неслух ты, девка, — покачала головой Елизавета Прокофьевна. — Валенки ты зря не взяла. Без ног останешься. На Севере за один день сто перемен. Бывает, в июне снег метет, а в другой раз так запуржит в июле, прямо зима. В августе всегда белые мухи прилетают, а в сентябре снег ложится.

— Так рано? А когда же у вас лето?

— Сама считай, — засмеялась Тамара весело. Ямочки на щеках ее сразу стали глубокими. — Пишут, что два с половиной месяца у нас лето. Ты два месяца отбрось, останется одна половинка. Это точно. Если пятнадцать дней выпадут хороших за лето — слава богу! Придет время, поживешь еще в куропачьем чуме!

— В каком чуме?

— В куропачьем, — пояснила словоохотливая женщина. — Так принято говорить о ночевке в снегу. Куропатки в снегу ночуют.

— А вы ночевали?

— Пришлось один раз.

— Не замерзли?

— Почему? Я была в малице, — улыбнулась Тамара, вспомнив свою ночевку в снегу. — Хорошо спала. Один рукав под голову положила, вторым укрылась, тепло было…

Я со страхом посмотрела в белое окно и, чтобы больше не расстраиваться, вышла в коридор.

Остановила проводницу с тюком теплых одеял:

— Скажи, разве я не дура? Дядя Степа велела мне валенки взять, а я отказалась. Что делать, не знаю.

— Дай телеграмму домой. А впрочем, не нужно. В экспедиции тебя оденут. Ты там кем будешь работать?

— Не знаю еще. Я ничего не умею… Ты как думаешь, не стыдно мне там будет?

— Почему стыдно? А ты разве принцесса? Стыдно воровать и попрошайничать, а работать никогда не стыдно. Знаешь, надоела мне железная дорога. Мотаешься из конца в конец. Сначала было интересно новые города смотреть. А теперь наскучило. Тебе завидую. В экспедицию с радостью пошла бы работать, лишь бы приняли. Могу работать поваром, уборщицей, кочегаром. Что я говорю! Зачем им кочегары? — Проводница весело засмеялась. — Заболталась. Про усы вспомнила.

— Долго мне еще ехать?

— Не беспокойся. Я тебя предупрежу.

Когда я вернулась в свое купе, женщины сидели и переглядывались, как заговорщики.

— Анфиса, — Елизавета Прокофьевна поднялась, и голос ее зазвучал торжественно. — Мы с Тамарой решили подарить тебе унты. Ты примерь. — Она протянула мне два меховых сапога. Один отделан зеленым сукном, второй — красным. Я посмотрела на милых конспираторов.

— Нет, нет, я не возьму. Себя раздели. А вы как доберетесь домой? У вас мороз!

— Ты не беспокойся, — улыбнулась Елизавета Прокофьевна. Морщины на ее лице разгладились, пропали. — Дам домой телеграмму. Еще есть время. Телеграмма дойдет. Унты мне привезут или валенки. Я домой еду, а ты где возьмешь? Так мы решили с Тамарой. Скорей меряй унты и не разговаривай. Слышишь?

— Не надену.

— Анфиса, не будь дурочкой, — сказала с возмущением Тамара. — Нагляделась я достаточно за свою жизнь на обмороженных. Не хочу, чтобы тебе в больнице пальцы отрезали.

— Подчиняюсь силе, — сказала я. Быстро расшнуровала ботинок. Опустила ногу в меховой мешок. Приятное тепло заставило меня другими глазами посмотреть на этих отзывчивых женщин. И мороз за окном уже казался не таким страшным, а ветер, раскачивавший вагон, не пугал, как прежде.

Последние три часа пути оказались самыми длинными и долгими в моей жизни. Два раза я садилась есть, но Елизавете Прокофьевне и Тамаре все казалось мало. Они усиленно потчевали меня из своих запасов.

Явилась Антонина в белой куртке, с подносом, заставленным стаканами с чаем. Поезд дернул, и ложки в стаканах затинькали колокольчиками.

— Ваше купе решила напоить чаем в первую очередь, — улыбнулась Антонина. — Тебе, Анфиса, скоро выходить. — Она достала из кармана пакет с ванильными сухарями. — Ешь! Приедешь поздно. Кто тебя накормит, кто напоит чаем?