Владимир Степаненко - Майские ласточки

Чеботарев изумленно посмотрел на Кожевникова. К лицу прилила кровь, глаза потемнели.

— И мне конкурс держать? На какую же должность?

— Не знаю, — Кожевников развел руками. — Бурильщики у нас есть. Два помбура будут нужны.

— Кожевников, пошутил — и хватит. Я — Чеботарев. Ты не обознался случаем? Какой мне экзамен устраивать?

— Знаю, Николай. Ты — Чеботарев, и я для тебя мог бы сделать исключение, но как на это посмотрит бригада?

— Хватит чудить, Кожевников! — Чеботарев кулаком ударил по крышке стола. — Я — Чеботарев, и одолжения мне не нужно. Я сам могу вам всем устроить десять экзаменов. Да кто вам дал такое право устраивать мне экзамен? Кто вы? Работяги!

— Ломать стол не стоит, — поднялся Кожевников. — Стол государственный. Как говорят, на балансе. А право устраивать экзамен на замещение рабочих должностей установила наша бригада, все рабочие бригады, а не работяги. В этом есть разница! Мы коллективно руководим, Николай, и ты зря не горячись.

Разъяренный Чеботарев вышел в тамбур. Долго гремел кружкой, наливая воду из бачка. Вот теперь-то ему все ясно, разобрался, наконец, кто мутил воду в бригаде. Не Рамсумбетов — буровики. А Кожевников здорово постарел. Его жаль, не понимает, куда они его тянут. Глядишь, на очередном конкурсе и ему сделают ручкой: отстал, мастер, иди гуляй… Нет, не останется он в бригаде ни на секунду, немедленно улетит. На «Горке» начальник экспедиции Эдигорьян и главный инженер Кочин не посмели бы с ним так разговаривать. Кто-кто, а он знает себе цену. Если собрать все заметки по газетам, которые писали о нем корреспонденты, вышла бы толстая книга. Книга о нем, Чеботареве. О его мастерстве и удаче, прославленном буровом мастере, заслуженном орденоносце. А здесь… экзамены!..

Но погода испортилась, и вертолет не прилетел на Р-19.

Три дня Чеботарев лежал в балке Сергея Балдина на койке улетевшего в отпуск электрика. Время проходило в полудреме, а когда все же засыпал, сон был коротким и беспокойным.

Балок прожигал морозный ветер. Он дул все время в одном направлении — с моря, часто переходя в ураган.

Чеботарев злился. Разговор с Кожевниковым слышала Зина, и она под конец тоже выступила против него. Он мстительно представил, как в свое время обнимал ее податливое тело, всегда горячее и желанное. Помнил все вырванные в диком угаре слова: «Миленький, желанный, родной, близкий, медведь!..» Все забыла, отмела…

Чеботареву захотелось ударить Зинку, рассчитаться бы и с Кожевниковым. Но напрасно он распалял себя, знал, что никогда не осмелился бы поднять руку на Зину, на Кожевникова.

Но злость не проходила, лишала покоя. Он пытался докопаться до причины, понять, чем Кожевников завоевал авторитет у рабочих. Почему они простили ему месячный простой? Ведь каждый недополучил в зарплате! Об этом говорили в управлении, считали, что песенка Кожевникова спета и лететь ему с бригады как дважды два. А вышло все наоборот, вопреки предсказаниям некоторых торопыг — главного энергетика и молодого специалиста Аккуратова. Припомнил тот день, когда столкнулся с ними в кафе. Знакомства не искал. Они сами подсели к нему, стали жаловаться на несправедливость в бригаде Кожевникова. Говорили много, поносили мастера последними словами. Но Чеботарев видел, что Дед верил в Кожевникова, и оказался прав. После временных неудач к бригаде Кожевникова действительно пришла победа!

Ну, а он, Чеботарев?! Разве не болел за свою бригаду? Если сбивались с планом, приписывал лишние погонные метры. Велика ли беда? В первом месяце не выполнили — в следующем перекроют проходку. Но скважина будет. Нельзя назвать приписками выравнивание плана!

Сергей Балдин заботливо сопровождал Чеботарева в столовую, опекал. Буровой мастер бросал украдкой взгляды на краснощекую, приветливую повариху. Она привлекала его своим крепким телом, диковатым взглядом. «Повезло Кожевникову, — думал он неприязненно, — но не такому тюфяку пышечка».

Зина пристроилась к поварихе мыть посуду, и это не нравилось Чеботареву. По бабской глупости, пожалуй, еще растреплется, как сорока. После неприятного разговора в балке она стала ему противна. «Была любовь, да сплыла! А Катька в самом деле хороша!»

При входе Чеботарева в столовую Зина отворачивалась, но напряженная спина выдавала ее волнение. Однажды молодой парень в гимнастерке с голубыми авиационными погонами сержанта, увидев Чеботарева, обрадованно захлопал ресницами и, подойдя к нему сказал: