Владимир Степаненко - Майские ласточки

— Не знал, что ты такая дрянь, Гали!

Буровики разошлись перед красным балком Кожевникова, и каждый повел в свою сторону цепочкой рабочих. Доски кладок разделяли их, как граница.

Владимир Морозов не мог успокоиться. Во время разговора многое открылось впервые, как будто добивалось зрения. Желаемая автомашина изуродовала душу бурильщика Рамсумбетова. А не прикрывал ли он машиной свою жадность? За это время он мог купить уже пять, десять машин. В бригаде Чеботарева зарабатывали всегда хорошо. План выполняли. Но в Уренгое Гали Рамсумбетов пошел против мастера. Уговорил его выступить вместе. Чеботарев оставил бригаду, а таких, как он, буровых мастеров поискать надо! Чеботарев и Кожевников совершенно разные. Их нельзя сравнивать между собой. Один живет одним днем, и для него смысл работы заключается в выполнении плана, а второй работает с заглядом в завтрашний день, как бережливый и рачительный хозяин.

За далью для него открыты новые горизонты! Он никогда не отступает от принятого решения.

Владимир Морозов рвал дружбу. Своим поступком он накалял обстановку и не помогал буровому мастеру, но с собой он ничего не мог поделать.

В столовой особенно чувствовалась натянутая обстановка в бригаде. Рабочие избегали садиться за один стол с Гали Рамсумбетовым. Малоразговорчивый от природы, он стал молчальником, как будто совсем разучился говорить. Появлялся в столовой позже всех, стучал алюминиевой миской, подзывая повариху. Разделавшись с борщом или рассольником, он стучал второй раз миской и требовал котлеты. Потом молча рисовал в тетрадке две палочки.

— Сегодня компот! — предлагала любезно Катька, думая, что бурильщик забыл о третьем, но Гали Рамсумбетов отрицательно качал головой.

Наблюдательная Катька скоро заметила, что Гали Рамсумбетов выбирал из ее стряпни самые дешевые блюда.

«Настоящий Плюшкин, — думала про себя повариха. Со школьной скамьи она помнила героев Гоголя: Ноздрев навязывал всем щенков и продавал лошадей, Чичиков скупал мертвых душ, а Собакевич оттаптывал ноги знакомым и извинялся. Плюшкин от жадности готов был уморить самого себя. — Плюшкин, Плюшкин!»

С Кожевниковым приходил в столовую молодой летчик в красивой летной форме. Катька не спускала с него глаз, стараясь подсунуть самые хорошие куски. У Валерки Озимка она допыталась: летчика звали Олегом, фамилия Белов. Узнала, что он разбил машину, стала его жалеть. Нападала на верхового.

— Все из-за тебя. Дурак ты, Валерка, дурак! Летчика мне жалко.

— Втюрилась?

— Еще раз дурак! — Катька обиженно краснела и поджимала пухлые губы. — Нужна я ему очень.

— А ты спроси, — мстительно предложил Валерка Озимок в ревности. Он не знал, почему в бригаде появился летчик, зачем он простаивал полную смену во время вахты около Владимира Морозова, надев рукавицы, помогал верховым.

Валерка Озимок перешел работать в смену Владимира Морозова и этому несказанно радовался. При случайных встречах с Гали Рамсумбетовым он белел от злости, кулаки непроизвольно сжимались.

Олег Белов бесстрашно лазил по полати, чем удивлял Валерку Озимка. Парень не признавался, что боялся высоты. Фонарь вышки тихо раскачивался, и он испуганно хватался за крепления, чувствовал, как между лопатками стекали капли пота. Не мог понять, зачем летчик старался постичь работу бригады. Каждый человек казался ему загадкой.

Однажды Валерка Озимок сообщил Катьке, что видел следы белого медведя, и она теперь прислушивалась к шагам идущих рабочих, хрусту мерзлого снега, часто испуганно вздрагивала. Каждый сугроб около балков принимала за белого медведя.

На балке Кожевникова появился градусник. Шурочка Нетяга охотно взвалил на себя службу метеоролога. Мелом писал на стенке балка:

«Сегодня на Р-19. Мороз минус пять. Ветер северный. Скорость десять метров!»

Катьке хотелось тоже что-то придумать, чтобы всех удивить на буровой — Кожевникова, рабочих и летчика Олега Белова. Долго думала, советовалась с Валеркой Озимком, но он не понимал ее замысла, лез обниматься, и повариха сердилась и выходила из себя.

Помог случай. На буровой с площадки талью поднимали пакет буровых труб и Володька Морозов, помахивая рукавицей, выкрикивал:

— Вира, помалу, вира! Майна, вира, вира!

Катька не особенно разобралась в значении чудных слов, которые и слышала впервые, но «вира» ей запомнилось. Слово показалось певучим, ласковым.

Достав мел, написала на балке столовой: