Владимир Воробьёв - Я не придумал ничего [Рассказы для детей и взрослых]

Кто, когда, где учил ее?! Я поспешно занимаю новое место, потому что хвост Эльзы мне показал: перепел повернулся и теперь взлетит в другую сторону… Собака делает несколько мелких шажков вперед. Еще. И еще.

Я приказываю:

— Пиль!

Собака бросается вперед. Прямо из-под ее лап с негромким шумом взлетает перепел. Он летит медленно, низко, именно в ту сторону, куда показывала Эльза. Выстрел.

Синеватое облачко дыма на мгновение закрывает птицу от меня.

В траве бы мне и не найти его, но вон, оскалясь, несет его собака. Она пританцовывает, не спешит, дает вволю налюбоваться собой и кладет мне перепела возле ног. А сама, выкатив глаза, смеется, моя собачина. Сейчас сна знает, для чего живет на свете, для чего бесчисленное множество ее предков отбирал человек, только лучших оставляя жить. И вот она, Эльза — «венец творения», любуйтесь. Я любуюсь. И это составляет половину того счастья, которое я испытываю на охоте.

А небо над нами все светлеет и светлеет. Перепела теперь, сами осатанев от своих властных окриков, уже несут что-то совсем несуразное:

— Полоть под пол! Пол полоть! Подь пол полоть!

И тут, бывает, находит на Эльзу такое настроение озорное — хоть плачь! Смотрю: сделала стойку. Подбегаю, вскидываю ружье, командую «пиль», а собака фыркнет в норку полевки и смеется, выкатив на меня глазищи. Это она, оказывается, так пошутила. И снова все сначала, и снова фырканье, на этот раз на бабочку какую-нибудь. Нравится собачине, что я непременно подбегу к ней, знает, как меня к себе подозвать! А потом соберет все морщинки, все складки вокруг своего мокрого носа, вылупит белки и хохочет. Право…

Но вот стихли перепела. Примолкли даже кузнечики. Дает себя знать по-летнему жаркое солнце. Горько и сладко пахнет полынью. Далеко-далеко в небесной сини возникают, словно мираж, снежные вершины гор. Мы с Эльзой бредем в сторону города, туда, где синеет островерхий Бештау. Теперь Эльзу не интересуют подворотни с их обитателями, и дремотная тишина станицы ничем не нарушена.

А бывало еще и так. Все на свете нахмурилось, метет и метет снежная крупка. Свинцовые тучи клубятся в степи, над самой землей.

Эльза вымокла, и ей, гладкошерстной, холодно. Сейчас мы идем с ней на Тамбукан. Это большое мертвое озеро в двенадцати километрах от города. Мертвым его называть, впрочем, не хочется, особенно с тех лор, как местные врачи во время войны открыли чудесные свойства тамбуканской грязи залечивать раны. Мне тоже в сорок третьем здесь же, в госпитале, положили лепешку тамбуканской грязи на рану в плече, и она быстро затянулась.

В воде этого пустынного озера ничто не живет.

Нет там ни рыбы, ни лягушек — никакой живности. Но дает оно приют и отдых перелетной всякой птице — уткам, гусям, бесчисленным куличкам…

То-то, наверное, удивляются они всякий год — тишина, безлюдье — рай, одним словом, а в озере прокормиться нечем. Ни жучка, ни червячка, ни лягушечки…

Запах стоит здесь густой, не обычный болотный, а соленый, будто близ моря, в лимане.

Конечно, мы с Эльзой вышли в степь задолго до рассвета. А в степи и в эту непогодь по-своему хорошо! Правда, мысли одолевают все какие-то печальные.

Моя собачина неохотно, вроде бы даже путаясь в собственных четырех лапах, трусит впереди. А с неба сыплет и сыплет то мелкий дождик, то сухая, шершавая, как наждачная пыль, ледяная крупа.

Смотрю: Эльза подбежала к маленькому, забытому в поле стожку. Она, быстро работая лапами, вырыла ямку, оттуда валит пар. Собака ложится и, пуча зенки, выворачивая белки, зовет меня, умоляет лечь тут с ней. «Зачем страдать? Зачем мерзнуть?» — поскуливает она. Но я непреклонен, и она снова догоняет меня. Это повторяется опять и опять, и, наконец, Эльзы со мной нет. Исчезла…

Но я уже слышу птичий гомон и гоготание. Оно будто близко совсем, хотя озера и не видно в белесой мути из снега и дождя, что метелятся тут и подвывают бесовски. На берегу не растет ни кустика, и я во мгле неожиданно ступаю сразу в воду и увязаю по колено.

Между тем дождь и метель вдруг прекратились. Рябая от мелких волн чаша Тамбукана открылась от берега и до берега. А птицы тут, птицы!

Надо мной просвистели крыльями утки. Я тоже был для них неожиданностью. Стреляю, и большой серый ком падает в воду… довольно далеко. Вот бы пригодилась мне сейчас собака! Убитую утку заметно скоро волнишки теснят от берега, и она все дальше и дальше.

Возвращаюсь я домой безмерно уставший, мокрый, синий. И счастливый.