Владимир Воробьёв - Я не придумал ничего [Рассказы для детей и взрослых]

По-настоящему я оценил случившееся уже студентом. Вдруг стало невозможно сидеть подолгу: начинала нестерпимо болеть спина.

В больнице спросили:

— Падали?

— Да, — говорю, — было, давно.

Сделали рентгеновский снимок, посовещались и говорят мне:

— У вас туберкулезный спондилит, коллега. Однако не падайте духом, ученье только пока прекратите.

— Вы где живете? — спросил седой, полный и очень добрый доктор.

Я сказал.

— Так ведь это превосходно, курортный город! — воскликнул он, забыв, наверное, что этот курорт мне абсолютно противопоказан.

— У вас есть родители? — спросил другой, не седой еще и не полный, но тоже очень добрый доктор. — Превосходно, коллега! Поезжайте, никто так не позаботится о вас, как мама. Мамы, они такие!

Я знал.

В общежитии я поднялся на верхний этаж. Там жили студенты последнего курса. Вхожу в одну комнату и спрашиваю этак беспечно:

— Товарищи! Что такое туберкулезный спондилит?

Им и в голову не приходит, что это у меня, кудрявого, краснощекого, туберкулез позвоночника.

— В ящик, — отвечает мне один.

И другой кивает согласно, не поднимая головы от учебника.

«Да ну вас к шутам собачьим», — думаю. Иду в другую комнату. Бодро здороваюсь и задаю тот же вопрос.

— Летальный исход, — отвечает мне один, лохматый, носатый, скучный, в очках. Он, наверное, как надел очки, так сразу, еще в пятом классе, по-латыни заговорил.

— Кадавер, — уточняет другой, весь светленький, в голубенькой майке.

Он благожелательно смотрел на меня и ссыпал с ладони в рот хлебные крошки.

Я и раньше знал, что «летальный» исход ничего общего с авиацией не имеет и означает смерть. А красивое латинское слово «кадавер», хоть и похоже на имя какого-нибудь испанского гранда, особенно если прибавить что-нибудь вроде Санта Мария, тем не менее просто означает труп.

«Пойду к девушкам, они добрые», — решаю я и стучу в первую же дверь к старшекурсницам.

Меня они хорошо тут знали, потому что я в общежитии был электриком, подрабатывал к стипендии. Это я научил их подключать двумя булавками электрические утюги, потому что иметь розетки в комнатах было строжайше запрещено. Девицы встретили приветливо, усадили и, как всегда, закидали вопросами: отчего, например, я никак до сих пор ни на ком из них не остановлю выбор, пожурили, что я будто отдаю предпочтение соседней комнате, где живет красавица Юленька, а, между прочим, у нее летчик! Вот!..

Я понимал: им надоела зубрежка, они обрадовались предлогу пощебетать весело и бездумно.

Наконец мне удалось вставить слово. Студентки и в самом деле оказались и умнее и тактичнее парней. Они участливо спросили, у кого… В «одного знакомого» они не поверили сразу. Пригляделись ко мне, а женщины — народ чуткий, наблюдательный. Но я тоже был наблюдательный и заметил, КАК они переглянулись.

«Дело-то дрянь», — правильно решил я. Но старшекурсницы, не скрывая правды, все-таки сумели внушить мне надежду. Что ж, молодости вообще свойственно надеяться.

Я прекращаю занятия и… не еду домой. Люди нередко принимают половинчатые решения, и я не составляю исключения. Однако насколько же это плохо, если и в народе говорят: «Дурак все делает наполовину».

Живу сначала в общежитии на радиоузле, потом ночую в общежитиях текстильного и сельскохозяйственного институтов, в котельных и, наконец, снял угол в подвале со множеством жильцов, но с одним условием — только спать.

Читальни были единственным прибежищем на день, если не считать мест, где удавалось найти случайный заработок.

Домой пишу редко — и все горькое вранье. А когда наступили каникулы, поехал домой. Кончились каникулы и, так и не решившись сказать маме правду, я снова еду…

Была у моей мамы заветная мечта увидеть меня доктором, человеком в белом халате, с верным заработком, всеми уважаемым. В ее время счастье таким и виделось и доступно было не всем. Привыкла она к своей мечте, и разрушить ее я не омел… Однако в следующие каникулы, когда считалось, что я уже на третьем курсе и мама жила с праздничным лицом, произошло вот что.

Прибежал старший брат — а жили мы в одном дворе — и говорит:

— Твоя племянница заболела. Идем, посмотри, что с ней!

— Я же не врач еще, — ответил я.

— Ничего, — уверяет он, — врач уже был, но еще посмотреть не мешает.

— Сходи, сходи, Володенька, пусть Светик будет твоей первой пациенткой, — сказала мама.

Что я чувствовал, как изнывало мое сердчишко от стыда и позора, лучше и не говорить.