Вениамин Рудов - Временно исполняющий

Мелешко торопливо погасил никак не желающую куриться чересчур плотно набитую папиросу.

— Извините, еще папироску испорчу! — Прикурил, закашлялся. Успокоившись, сказал напрямик: — Мне ваши мысли понятны, Юрий Васильевич. Нехорошо вы обо мне подумали: «Такой-сякой, немытый майор, непричесанный, жалостливо говоришь, а зачем? Для какой такой цели затеял нудный разговор?» Ведь скучно вам, правда?

— Нет, Иван Васильевич. Не скучно. Грустно.

Слова, сказанные Суровым, прозвучали суховато и резко, и он не удивился, как и не почувствовал угрызений совести, когда Мелешко обратил к нему изумленный взгляд, в котором сквозила еще и обида.

Мелешко снова глотнул табачного дыма, затянувшись всерьез — видно, напомнила о себе давнишняя привычка к табаку, — и стал мерить кухоньку короткими шажками.

— Вот и получается: виноватых, кроме Мелешко, нет. Мелешко нужен солдатский дом отдыха, рубленая баня до зарезу нужна. Вот и обирает он своих товарищей, такой-сякой, бессовестный, асфальтированную дорогу тянет от областного центра до Круглого. Все он — Мелешко Иван Васильевич.

Суров вздохнул.

— Иван Васильевич, дорогой, вы все об одном и том же говорите. Я все понял, честное слово. Но разве в этом дело? Разве только это единственная причина… — Суров похлопал рукой по стене домика, — того, что отличная застава сдает позиции? А? Только честно.

Мелешко смотрел в окно. Ветер разгулялся вовсю, по озеру гнало волну и било о берег взятую на цепь плоскодонку.

— Ух ты черт! — ругнулся Мелешко. — Изуродует лодку. — Сказал и мигом выскочил на улицу.

Суров наблюдал, как, натужась, Иван Васильевич в два рывка выволок посудину на берег, попытался перевернуть ее кверху днищем, да сил не хватило.

«Да шут с тобой, — подумал Мелешко о лодке. — Не до тебя сейчас».

Обратно ехали на машине.

Мелешко, полулежа на заднем сиденье и нахлобучив на глаза шапку, не то дремал, склонив голову на плечо, не то думал.

Суров смотрел по сторонам: тот же вековой дремучий сосняк стоял плотной стеной по обе стороны дозорной дороги и те же извечные замшелые валуны, как исполинские звери на отдыхе, покоились на прежних местах.

Все было как прежде, но воспринималось по-новому, не с обостренным интересом молодости, а как бы с притушенными эмоциями, и Суров сам удивлялся тому, что в его сознании и зрительной памяти окружающее воспринималось в одном измерении — граница.

При дневном свете она выглядела еще более ухоженной, чем это казалось на рассвете. Во всем чувствовалась хозяйская рука командира. Когда проезжали через ложок, где ночью нашкодил секач, увидели, что на полосе и следа не осталось — поврежденный участок уже заборонили.

В то же время от «исповеди» Мелешко на душе у Сурова остался нехороший осадок.

Мелешко, всхрапнув, вздрогнул в испуге, завертел головой.

— Маленько вздремнул, — произнес виновато. — Не высыпаюсь, тыща дел — то да се, а сутки — двадцать четыре часа.

Суров нахмурился: подумал, опять начнет жаловаться, виноватых искать. Упреждая, полуобернулся:

— Мы у вас поработаем еще сутки, двое. Одним словом, сколько понадобится.

— Ясно.

— Еще раз перестреляем, проверим физическую. В общем, все посмотрим.

— Вот за перестрелку — спасибо! Осеннюю инспекторскую на отлично сдали, — оживился Мелешко. — Переходящее знамя у нас осталось. Отдавать не собираемся. — Он зевнул во весь рот и извинился.

— Не стоит благодарности. — Суров имел в виду перестрелку. И невольно подумал, что Павлу Андреевичу подобная инициатива вряд ли понравится — не за тем посылал на первую, чтобы выручать Мелешко.

Павел Андреевич возвращался в санаторий после визита к известному хирургу. Он отправился к нему на прием по настоянию Анфисы Сергеевны. Возвращался ни веселый, ни грустный.

— Аппендицит. Придется удалить. И безотлагательно, — заключил хирург таким тоном, словно объявил не подлежащий обжалованию приговор. — Третьего приступа ждать не советую. Поверьте моему опыту. Удаляйте, и как можно быстрее.

— Прямо здесь, в Кисловодске?

— Конечно. Прооперируетесь — и, как говорится, с плеч долой. Семь больничных дней, максимум десять. Путевку продлят. — Хирург говорил короткими фразами, как бы отрезая возможность оттяжки. Прощаясь, посоветовал показаться хорошему кардиологу, столь же откровенно сказав, что сердце у пациента явно уставшее.

«Фису ошарашу, — думал дорогой. — Как-то нужно ее подготовить. А что сказать? Как ни крути, от правды не уйдешь».