Вениамин Рудов - Временно исполняющий

Анфиса Сергеевна была в номере не одна. Она не успела и слова сказать, как Карпов мимо нее бросился к вскочившему со стула нежданному гостю.

— Гаврюш, черт! Каким ветром?

— Попутным, Паша. Здравствуй, орел. Все летаешь?

— Подлётываю.

— Ну, ну…

Расцеловались, по-мужски похлопали друг друга по плечам, отступили на шаг и обнялись, оба чем-то похожие — вероятно, преждевременной грузностью.

— Как ты, Гаврюш?.. Что новенького?

— Да вроде бы все нормально.

Никаких волнующих новостей полковник Трощенко не привез — служба идет без рывков, без особых происшествий. Было одно небольшое, но все обошлось. Теперь все нормально.

В штабе округа, где Гавриил Прокофьевич Трощенко служил после окончания военной академии, последовательно занимая все должности в отделе боевой подготовки и дослужившись до начальника, жизнь складывалась по-военному строго. Трощенко был убежден, что отдых, как и служба, должен соблюдаться неукоснительно — на то он и существует.

Чувствовал Павел Андреевич — не договаривает Трощенко, юлит. Да разве обведешь вокруг пальца старого друга.

— Ишь наловчился мозги пудрить. Не финти, старик. Что там в моем хозяйстве стряслось?

— Можно подумать, что ты год как из дому.

— Гавриил!..

— Лично у меня — все нормально. У тебя, к примеру, обстановка на правом фланге…

Павел Андреевич ощутил под ложечкой неприятный толчок.

— У Пестрака?!

— К примеру сказано, обстановка на правом фланге необычная создалась, а я поворачиваюсь на левый бок и продолжаю спать. Семь часов отдай — и никаких гвоздей. — Трощенко подмигнул, от души захохотал. — И здесь живешь той обстановкой. Мечешься. Козьма Прутков таким, как ты, неугомонным оставил в наследство мудрое изречение. Так что зря рук не растопыривый, всего не охватишь.

— Иди ты знаешь куда!..

— Догадываюсь. Токмо уходить погожу. Не к спеху. Тем более что путевка с завтрашнего дня, а в гостиничном номере одному скучно. Надеюсь, Сергеевна не против нашей с тобой дружеской беседы. Хоть оно, правду сказать, стоя вроде бы ни к чему. С твоего разрешения сяду. — Он плюхнулся на просевший под ним диван, хмыкнул в усы, спросил с деланным интересом! — Так что за хворь у тебя?

— Фиса уже успела назвонить?

— Нет. «Маяк» передавал в девять ноль-ноль. Дважды повторил: так и так, мол, захворал товарищ Карпов, отправился к профессору на прием…

Павел Андреевич рассмеялся:

— Балабон!.. До седых волос дожил, а без подначки не можешь.

— Так что профессор наколдовал? Диагноз какой поставил?

Павел Андреевич искоса посмотрел на жену, хлопотавшую подле небольшого стола в глубине комнаты, и у него, как и всегда, когда у нее темнело лицо и дрожали от волнения губы, защемило сердце.

— Да сущая чепуха, — ответил как можно беспечнее. — Аппендицит, лихо ему, разыгрался. Нашел где! Придется под ножик. Может, завтра и отправлюсь в больницу.

— Завтра? — переспросила Анфиса Сергеевна и обернулась к мужу. — Что за спешка?

— Два приступа… Не ждать же третьего… Да ты зря волнуешься. Недельку отлежу. — Он подмигнул Гавриилу Прокофьевичу, прося у него поддержки.

— И того меньше, — подхватил Трощенко. — Аппендицит — семечки: тоже мне операция!.. — И стал в этом духе распространяться.

— Да хватит обо мне, — прервал его Павел Андреевич. — Давай сменим пластинку. Мне, к примеру, интересно узнать, что там в моем отряде. Рассказал бы, ты ведь в курсе.

— Больные любят поговорить о болезнях, — ответил Трощенко. — Болен я, Паша. Тяжело. Неизлечимо. Название болезни сразу и не выговоришь. — Он достал из кармана бумажку, приблизил к глазам: — Ми… ми…

— Не томи душу! — воскликнул Павел Андреевич. — Дай разберу. У тебя с перепугу буквы пляшут.

— Моя болезнь — я и прочитаю. — Трощенко рассмеялся, не выдержав серьезного тона. — Мигрень у меня, Паша. Мигрень. Есть охота, а работать лень. Потому как нахожусь в очередном отпуске для поправки пошатнувшегося здоровья.

Павел Андреевич поднял руку как бы для того, чтобы дать приятелю затрещину. Погрозил кулаком:

— Дал бы я тебе! Нашел тоже время для шуточек.

— Когда же пошутить, как не в отпуске? В другое время просто некогда. Про еду — это я так, шутки ради, Павел. В санатории, знаю, кормят на убой. И зачем, спрашивается? Мы что — из голодного края прибыли? Нам с тобой не мешало бы попоститься, оба жирком обрастаем. Годы, Павел, берут свое. Как ни сопротивляйся. — И вдруг безо всякой причины расхохотался.