Вениамин Рудов - Временно исполняющий

Вера подошла к зеркалу и посмотрела на свое отражение, подсвеченное луной. С удовлетворением отметила, что беременность пока мало заметна, и содрогнулась при одной только мысли, что в какой-то момент хотела избавиться от ребенка.

Она пошла в спальню, поближе к телефону: ведь с минуты на минуту позвонит Юра, обязательно позвонит, она чувствовала это. Села в кресло и ощутила сильное сердцебиение.

«Глупая! — мысленно обругала себя, прижав руку к груди и чувствуя, как сильно стучит сердце. — Ревнуешь!.. К женщине, по случайному стечению обстоятельств оказавшейся у него в доме, когда ты насовсем уехала с Черной Ганьчи!.. Между ними ничего не было. Фрося не дала тебе для ревности ни малейшего повода. Просто по-бабьи, шутя сказала: «Гляди, Вера, в оба глаза: мужик у тебя молодой, красивый, а Людка эта — ох и сильна!»

Вера не хотела себе признаться, что ревность не замыкалась на Люде, она имела еще и другую сторону, и тут Вера оказалась до отчаяния бессильной: службе Юрий отдавал всего себя. Однажды в запальчивости он прямо так и сказал:

«Не могу разорваться надвое. Знала, за кого выходила».

Резко зазвонил телефон, и Вера, весь вечер с нетерпением ждавшая звонка, от неожиданности даже качнулась назад, к спинке кресла. Аппарат долго трезвонил в тишине, пока Вера, судорожно проглотив слюну, не сняла трубку.

— Я тебя разбудил? — послышался голос Юры.

Вера промолчала.

— Вера, ты что? Не проснулась?.. Спи тогда.

— Когда ты приедешь?

— Через полчаса. А может, даже раньше.

Она отняла трубку от уха, и приглушенно ее слуха касался зовущий, взволнованный голос мужа. Представила себе выражение его лица в эту минуту — сосредоточенное, с продольной морщиной между черных бровей.

— Алло!.. Алло! — звучало в трубке. — Верочка, куда ты исчезла?.. Алло, слышишь меня?..

Она молчала.

— Вера!.. Верочка… — звали издалека.

Ей казалось, что никогда в жизни она не испытывала большего наслаждения, чем сейчас, слушая доносившийся как сквозь вату голос мужа, пронизанный беспокойством и такой неподдельной тревогой, что ей стало не по себе.

— Вера, ты меня слышишь?..

Продлевая наслаждение, она внимательно прислушивалась к каждому слову, входившему в ее сознание сладкой болью, потом медленно положила трубку на рычаг.

С этой минуты и до того времени, пока на лестнице не послышались знакомые шаги, Веру не покидало ощущение радости. На месте ей не сиделось. С легкостью пронеслась она по комнатам, щелкая выключателями и жмурясь от яркого света. Зажгла свет на кухне, в ванной, в передней, не удержалась и осветила веранду, где в беспорядке лежали ее этюды и привезенные из Карманово скатанные в трубки полотна. Взгляд упал на этюд с голубями — тот самый, что доставил ей столько тяжелых минут. Вера не успела убрать его подальше, и Ефросинья Алексеевна, первой заметив сегодня злосчастный кусок холста с уродливым, вызывающим к себе жалость озябшим голубем в центре, не удержалась от восклицания:

— Прямо живой!.. Прелесть!..

Сейчас, когда Вера вспомнила, как с гневным возгласом: «Ну что вы!» — она выхватила из рук Ефросиньи этюд, забыв, что кроме изумленной соседки на нее с неменьшим удивлением глядят Тимофеевы и Григорий Поликарпович с Юрой, ее охватил стыд. Правда, муж сразу пришел ей на выручку, сказал, что рисунок не получился по его, Юрия, вине, поскольку он сунулся со своими некомпетентными советами, что, конечно, делать не следовало.

Возле этюда Вера задержалась, потом прислонила его к стене таким образом, чтобы свет падал сбоку, как на живых голубей утром, — от настольной лампы; она погасила верхний свет и зажгла бра, висящее на стене напротив двери. «Вот глупости — чем занимаюсь!»

Зашла сбоку, отошла немного к окну. С этюда смотрел испуганный пучеглазый сизарь с черным зрачком, уродливый до невероятности. Оранжево-желтый нимб вокруг головы еще больше подчеркивал его птичье убожество.

Вера еще отступила, но впечатление осталось прежним — ни голубя, ни тем более задуманного гимна любви. Так, пачкотня какая-то. Погасила бра и, отойдя от окна, зябко поежилась в легком халате, зажгла верхний свет и невольно оглянулась на прислоненный к стене этюд. Взгляд ее был мимолетным, но его оказалось достаточно, чтобы, прежде чем выключить свет, вызвать желание еще раз взглянуть на злосчастного голубя, хотя мысленно она уже поставила на нем крест — мало ли случается творческих неудач!

Странное дело — теперь Вера не почувствовала в себе былого отвращения к озябшему сизарю, скорее, наоборот, и этюд неожиданно приобрел какую-то внутреннюю привлекательность, внешне оставаясь по-прежнему неудавшимся.