Вениамин Рудов - Временно исполняющий

— Успеется. — Она улыбнулась.

Оба рассмеялись. Павел Андреевич, словно испугавшись, что может отмякнуть и поддаться уговорам жены, поспешно сказал:

— Не гляди, что смеюсь. Завтра летим, и на другое не надейся.

— Хорошо, Паша, хорошо. Пусть завтра. Но знаешь о чем я подумала?

— О чем же?

— Не хочется лететь самолетом. Не знаю даже почему. Предчувствие, что ли…

— Глупости. Все будет хорошо. И встретят нас. И только, ради бога, ничего не придумывай.

— Единственный раз послушайся меня. Поедем поездом. Погоди возражать. Я уже выясняла: достать билеты не составит труда. А купленные на самолет сдам в кассу. Право, Паша. Подумай хорошенько.

Павел Андреевич слушал, не возражал, но и не соглашался. Слушал он, однако, невнимательно. Глядя в окно, думал о Сурове, о своем легкомысленном решении доверить ему отряд. Вот и натворил дел — за месяц не разберешься. Все-таки, что ни говори, следовало оставить за себя Тимофеева, а Суров пускай бы глубже вникал в дело.

Вдруг его осенила новая мысль: Суров не случайно назначен именно в его отряд. Васин Иван Маркелович всегда смотрит вперед, зря ничего не делает. Стало быть, нового начальника штаба ты, Павел Андреевич, получил, так сказать, с перспективой, себе замену. Мысль эта не показалась Павлу Андреевичу вздорной. Почему бы не видеть в Сурове будущей замены? Ну, скажем, через три-четыре года. «Я, в принципе, не против. Но подсиживать меня, Юрий Васильевич, подрывать авторитет командира — этого я не позволю, даже будь за твоей спиной три Ивана Маркеловича. Сначала освой доверенный участок работы, врасти в него, а там видно будет, чего ты стоишь, заслуживаешь ли назначения. Пока вижу одно: из кожи вон лезешь, себя напоказ выставляешь».

После обеда Анфиса Сергеевна собиралась, а Павел Андреевич анализировал сообщение Евстигнеева, находя в нем много сомнительных мест. И даже более того — лживость. Подумал, что происшествие в автороте могло случиться при нем, до отпуска, и перекладывать вину на кого-то не пришлось бы. Останься он в отряде до холодов, тоже снял бы с объекта строителей и перебросил на вторую чинить отопительную систему. В отношении Духарева, может быть, допущена излишняя горячность, и Суров, если рассудить по совести, не так уж много взял на себя, задержав рапорт.

Службист до мозга костей, Павел Андреевич отдал должное умело проведенному Суровым пограничному поиску. Твердость начальника штаба, как, впрочем, и устранение им Платонова от вмешательства в свои действия, тоже пришлись Павлу Андреевичу по душе: в схожей ситуации он поступил бы точно так же, если не резче.

Переоценка фактов продолжалась, и в конечном итоге это неизбежно привело Павла Андреевича к той грани логического мышления, когда вопрос: «Чего же ты хочешь от Сурова?» — поставил Павла Андреевича перед необходимостью ответить на него без уверток. Вопрос оказался не из легких.

Граница, как, может быть, ничто другое, вырабатывает в человеке потребность в самоанализе, привычку постоянно и по любому поводу анализировать правильность своих решений и действий. К такому заключению полковник Карпов пришел не сегодня. Сейчас он поймал себя на желании не определять свое отношение к Сурову, ибо самоанализ, как он понимал, в данном случае не принесет ему радости. Осознание своей неправоты огорчило, на душе у Павла Андреевича стало тяжело. Однако состояние это вскоре прошло. «Что ни говори, — подумал Карпов, — Суров не вправе был отменять мои решения. Я не уверен, что он не сделает новых ошибок, поэтому я поступаю правильно, экстренно возвращаясь домой».

Вера часто обращала взгляд к белевшему на прикроватной тумбочке телефону, иногда смотрела в окно, прислушивалась к шагам прохожих на скрипучем снегу. И телефон молчал. И не слышно было знакомых шагов.

Из окна были видны залитые голубоватым светом крыши домов. Лунный свет высветлял стену напротив, и тени голых ветвей в рамке оконного переплета отпечатались на ней причудливым сплетением.

После вечера у Кондратюков Вера стала надеяться, что отныне их жизнь с мужем наполнится новым содержанием, исчезнет холодность, доводившая ее временами до отчаяния.

Вера нетерпеливо ждала мужа из аэропорта. Было поздно. Спать она не ложилась из боязни уснуть и прозевать возвращение мужа. Представляла, как он, холодный с мороза, пахнущий снегом, взбежит на их этаж, на ходу расстегивая шинель и сняв с головы шапку, влетит в комнату.